Непосредственная передача мыслей. Котик Н.Г. (М. 1912)

 

• 

Котик Н.Г. Непосредственная передача мыслей. Книгоиздательство "Современные проблемы", Москва, 1912 г. (Оригинал в pdf-формате.)

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие.

I. Вступление.

II. История вопроса о передаче мыслей.

III. Опыты автора; передача слуховых представлений.

IV. О двойственности нашего сознания; автоматическое письмо и медиумизм.

V. Новые опыты автора: передача зрительных представлений и эмоций.

VI. Ясновидение и фиксация мыслей на бумаге.

VII. Гипотеза психических излучений и опыты автора.

VIII. Психофизическая энергия: мозговые лучи и психофизическая эманация.

IX. Заключение.

 

Предисловие

 

Настоящая книга представляет обработку материала двух моих исследований, из которых одно появилось в 1904 году под заглавием «Чтение мыслей и N лучи», а другое в 1907 году под заглавием «Эманация психофизической энергии».

Оба эти исследования, дополненные результатами некоторых новых наблюдений, я в настоящей работе свел воедино и, по мере своих сил, осветил общею руководящею идеей, которую попытался вкратце изложить во вступительной главе.

Если бы мне удалось хоть немного рассеять то предубеждение к трактуемому вопросу, которое в среде официальных  представителей знания почему-то считается признаком хорошего научного тона, то я счел бы себя за свой труд вполне вознагражденным.

 

 Москва, декабрь, 1907

 

 

I. Вступление

 

Что такое мысль и каково её отношение к мозгу?

С этим вопросом, составляющим одну из кардинальных проблем бытия, неизбежно приходится сталкиваться каждому, кто избирает темой своей работы исследование тех или иных проявлений человеческой психики. Вся история научно-философской мысли истекшего столетия может быть охарактеризована как стремление найти объяснение тому очевидному для всех обстоятельству, что психическое и физическое − эти с виду столь несоизмеримые явления самым тесным образом соединены между собой в виде мысли и мозга.

Если мы обратимся за разъяснением поставленного выше вопроса к положительной науке, то ответа не найдем: все, что она могла сказать по этому поводу, заключается в положении, что мысль есть функция мозга − положении, которое лишь коротко выражает всем известный факт тесной зависимости процессов психических от физиологической деятельности мозга и тесной связи известных психических функций с определенными участками мозга. Но каким образом мысль, т. е. психическое, может быть функцией мозга, т. е. физического − этого мы не знаем; мало того, эта связь психического с физическим, которая так ясно и выпукло обнаруживается в нашем собственном мозгу, представляется нам непостижимой.

Непостижимость эта привела, в области отвлеченного мышления, к созданию целого ряда метафизических философских и религиозных систем, а в положительной науке к признанию полного бессилия последней разрешить психофизическую проблему признанию, которое вылилось в знаменитое "Ignorabimus" Дю-Буа-Реймона в его речи о границах познания природы. Можно сказать, что "Ignorabimus" было высшею мудростью и последним словом по данному вопросу всей положительной науки ХІХ-го столетия и положенного в её основание догматически-материалистического миросозерцания. Это последнее слово, произнесенное выдающимся и авторитетным представителем положительного знания ХІХ-го столетия, раскололо всемирную аудиторию на два лагеря: одни стали трубить о банкротстве науки и усиленно приглашать жаждущих истины в лоно религиозной метафизики; а другие... другие стали искать выхода из положения путем анализа тех причин, в силу которых психофизическая проблема представляется нам непостижимой.

И анализ этот[1] уже многое сделал: он показал нам, что непостижимость проблемы обусловливается, главным образом, нашими ходячими представлениями о различной природе и несоизмеримости процессов физических и психических; он заставил нас задуматься над источниками этих представлении и разрушил нашу до того слепую веру в правильность их; он, наконец, поднял нашу упавшую было веру в силу научной мысли и указал последней более широкие горизонты. Рядом с этим философским анализом шла напряженная работа в области положительной науки работа, приведшая в начале ХХ-го века к весьма важным открытиям, которые разрушили все миросозерцание наших учителей и, несомненно, определили собою дальнейшее направление научно-философской мысли ХХ-го столетия.

И это направление прежде всего сказывается в перемене наших взглядов на сущность материи и духа и связи их между собою. Материя эта единственная реальность догматических материалистов потеряла теперь тот ореол неопровержимой «очевидности», которым она пользовалась в глазах научных работников ХІХ-го столетия: существование материи, как таковой, теперь даже для положительной науки, постоянно оперирующей только с «материей», представляется весьма проблематичным по крайней мере, настолько же проблематичным, насколько им был «дух», «психическое» в глазах старых материалистов.

Ибо что такое теперь материя? Казалось бы, в познаваемом нами мире нет ничего другого, реальность чего была бы так очевидна, как реальность осязаемой и весомой материи; в положительной науке, как и в повседневной жизни, мы так привыкли иметь постоянно дело только с телами, материей, что вне последней мы даже не можем себе представить существование мира. Несмотря на всю трудность и даже невозможность научно определить «материю», последняя все-таки понималась нами всегда как нечто инертное, осязаемое, весомое и противополагалась энергии, как чему-то деятельному, неосязаемому и невесомому.

С научною натяжкой и философской вольностью под понятие энергии подводился еще нами иногда «дух», поскольку, конечно, влияние его в тех или иных процессах признавалось нами; но материя и сила, материя и энергия были для нас всегда такими же противоположными и несоизмеримыми понятиями, как материя и дух. Дю-Буа-Реймон с высоты академической кафедры провозгласил бессилие человеческого ума перекинуть мост, как от физического к психическому, так и от материи к силе.[2]

Так ли это теперь? Можем ли мы еще придерживаться этих представлений, не рискуя очутиться в полном противоречии с научно установленными фактами? По-видимому, нет. Новейшие открытия в области физики совершили такой колоссальный переворот во взглядах самих физиков, этих суровых представителей точного знания на сущность материи, что резкая грань, отделявшая в наших представлениях материю от энергии, почти стушевалась; согласно этим взглядами, материя есть лишь сложная система или комплекс сил в большинстве случаев электрических. «Возможно, − говорит E.Rutherford, − что материя вообще электрического происхождения и получается есть движения электронов, из которых построены материальные молекулы».[3] «Нет никаких препятствий, − говорит итальянский физик A.Righi, − к допущению, что материя, а с нею и совокупность всех известных тел, построены из агрегатов или систем электронов. Согласно этому воззрению, материальный атом есть только совокупность известного числа положительных и такого же числа отрицательных электронов, причем последние все или отчасти окружают наподобие спутников остальную часть системы».[4]

Таким образом, материальный атом − этот гипотетический элемент материалистической теории − представляет собою целый космос, в котором отдельные электроны образуют сложную систему и движутся с необыкновенной быстротой. О силах, которые действуют внутри атома, можно получить некоторое понятие из следующих слов немецкого физика Lenard'a: «Внутри атомов, − говорит он, − действуют электрические поля такой необычайной силы, какие мы никогда не в состоянии получить ни одним из известных нам способов вследствие недостаточной сопротивляемости даже самых лучших изоляторов − электрические силы, в сравнении с которыми нам должны представляться ничтожными те силы, которые действуют при самых страшных грозах... После этого мы должны только удивляться, что большая часть атомов так спокойно ведут себя около нас и обнаруживаю кое-что из запасов сил внутри себя только под электризующим влиянием света или при других аналогичных поводах».[5]

Таковы взгляды выдающихся представителей современной физики на сущность материи − взгляды, создавшиеся не под влиянием смелого полета фантазии, а на основании кропотливых и точных экспериментальных исследований в области электричества.

Знакомство с результатами этих исследований неизбежно приводит всякого мыслящего человека к заключению, что инертная, весомая и осязаемая материя, как это понятие сложилось в наших представлениях, есть не реальность, а фикция. Чтобы избегнуть возражений, считаю нужным оговориться, что я имею в виду положительно-научное физическое доказательство фиктивности «материи» в противоположность философскому, которое исходило от сенсуалистов и Канта.

Энергия − вот та единственная научная реальность, которая нам дана; а все многообразие явлений и форм познаваемого нами мира создано лишь из комплексов и комбинаций различных форм энергии. Принцип энергии, который вырабатывается у представителей точной науки под влиянием новейших открытий, мало по малу вытесняет господствовавший в XIX столетии принцип материи и становится руководящим в науке ХХ-го столетия.

Однако, основанное на этом принципе энергетическое миросозерцание не может в наше время быть последовательно проведено до конца, так как мы, к сожалению, не располагаем еще достаточным запасом соответственного знания; но и то, что мы успели узнать в сравнительно короткий промежуток, протекший со времени открытия радия и других радиоактивных веществ, дает энергетической гипотезе право на самое серьезное внимание мыслящих работников во всех областях науки. Ведь надо признать, что больше всего трудностей для нашего отживающего миропонимания представляет энергетическое «объяснение» материи; но если физики и химики на основании точных исследований приходят с разных сторон к электрической теории материи, то приложение энергетического принципа к объяснению всех остальных явлений познаваемого мира не может уже представлять особых затруднений.

Однако, чтобы усвоить себе энергетический принцип, в наше время необходимо каждому научному работнику, в какой бы области знания он ни работал, основательно познакомиться с новейшими исследованиями в области электричества, ибо «в изучении электричества, − справедливо замечает английский физик Oliver Lodge во введении к своей работе об электронах, − лежит ключ к выяснению внутреннего смысла всех явлений, с которыми жизнь человека так тесно связана. Здесь, − говорит он, − лежит решение проблем, которые больше столетия приковывают к себе внимание и пытливость философов, физиков и химиков; причем, дело касается косвенным образом гораздо более важных и фундаментальных вопросов, чем вопрос об электричестве: мы можем надеёться получить неожиданные ответы на вопросы, которые стояли перед нами в течение всей истории цивилизации».[6]

В последних словах физика Lodge по-видимому скрывается указание на возможность решения при свете новых данных также и психофизической проблемы, которая больше всякой другой занимала умы людей в течение всей истории цивилизации. Надо однако признать, что возможность эта наступить лишь тогда, когда мы окончательно освободимся от гипноза внушенных и привитых нам идей о совершенно особой природ психических процессов и когда перестанем рассматривать психическое и физическое как два ряда независимых друг от друга причинностей. Для этого же необходимо прежде всего проникнуться энергетическим миросозерцанием и научиться подходить к фактам без готовых решений.

В этом отношения весьма поучителен всем известный рассказ о том, что Ньютон  открыл всемирный закон тяготения, исходя из обыденного факта падения яблока на землю. Надо думать, что, когда этот великий человек, глядя на падающее с дерева яблоко, впервые высказал предположение о связи наблюдаемого явления с всемирным тяготением, то тогдашние филистеры науки подняли его на смех: какая тут может быть связь? да и куда яблоку падать − не лететь же ему на небо? Гг. филистеры не могли, конечно, понять, что произвольное падение яблока на землю также «чудесно», как и полет его на небо; в обоих случаях необходимо признать влияние какой-либо силы, толкающей или влекущей яблоко.

В настоящее время мы знаем, что яблоко падает потому, что земля его притягивает к себе. Но мы, после Фарадея, уже не довольствуемся этим знанием и спрашиваем себя: почему земля притягивает, и возможно ли какое-либо действие силы на расстояние без посредства промежуточных агентов сил? Все успехи современной физики основываются на открытии и изучении этих промежуточных агентов, необходимость которых признавалась еще Ньютоном и постулируется простою логикой, неизвращенной и не затуманенной привычными представлениями. Если бы мы научились так же просто, по ньютоновски, подходить к обычным явлениям психофизического порядка, то многое до сих пор темное, вероятно, скоро стало бы для нас простым и ясным.

В самом деле, возьмем самое обычное явление − произвольные движения. Я хочу поднять руку и... она  подымается. Что это означает? Для каждого, кто желает видеть в явлении только то, что в нем есть, может быть только один ответ: мысль-воля вызывает механическую работу поднятие руки. Как ни вертеть этот факт, смысл его не может измениться: мысль вызывает механическую работу.

Однако, продолжительное господство дуалистических представлении всегда заставляло людей искать других «объяснений» и всячески извращать простой и ясный смысл приведенного примера. Нам говорили и говорят, что толчок к мышечному движению дан не мыслию, а пришедшим из внешнего мира возбуждением (впечатлением), которое через посредство нервно- мозгового аппарата передалось мышцам руки.

Но для каждого наблюдатели, подходящего к фактам без готовых «объяснений», должно быть ясно, что, каково бы ни было происхождение мысли, без неё в  данном случае рука не поднялась бы и, следовательно, работа не была бы произведена; как бы ни было ничтожно участие в данном случае элемента психического, оно тем не менее несомненно: мысль, хотя бы в качестве обязательного посредника между пришедшим извне возбуждением и нервно-мышечным аппаратом, послала все-таки импульс в мышцу и вызвала её сокращение, т. е. мысль вызвала механическую работу.

Параллелисты возражают еще, что импульс в мышцѵ посылает не мысль, а мозг, и что мысль возникает в мозгу рядом с импульсом, идущим в мышцу мысль здесь лишь сопутствует физиологическому процессу, но не обусловливает его. Однако, гг. параллелисты, причисляющие себя нередко к адептами позитивной науки, не хотят видеть, что в данном случае они совершенно не опираются на факты и выдают свои, основанные на дуалистических представлениях, гипотезы за факты: ведь, никто еще не доказал, что при волевых  актах импульс в мышцѵ посылает мозг независимо от мысли.

Наоборот, многие данные экспериментальной психологии заставляют нас предполагать участие мысли (т.е. психических процессов) в так называемых бессознательных и даже рефлекторных актах; а такой основательный и осторожный психолог, как Джемс, принимает даже за «основной факт» своей науки то положение, что «не только известные душевные состояния, как например, волнение, но все вообще психические явления, как таковые, даже чисто мыслительные процессы и чувствования, по вызываемым ими результатам, суть двигатели».[7]

Итак, оставляя в стороне всякие гипотезы, мы должны брать факт так, как он нам непосредственно является, и сказать: раз мысль вызывает механическую работу, раз мысль есть двигатель, то она должна представлять собою форму энергии, которая вполне аналогична целому ряду других форм мировой энергии, способных также вызывать механическую работу и быть двигателями; иными словами − мысль есть одна из многих форм единой мировой энергии.

Каковы свойства этой формы энергии? Помимо только что указанного общего многим другим энергиям свойств быть двигателями, нам пока точно известно еще одно отличительное её свойство − именно, способность  являться нам в виде представлений; поэтому мы называем её психической энергией. При таком взгляде на сущность мысли у нас нет решительно никаких оснований проводить резкую грань между психической энергией и всеми другими известными нам чисто физическими формами энергии; наоборот, мы должны включить ее в эту группу энергий, наделив лишь одним отличительным свойством − психическим... Если мы это сделаем, то связь психического с физическим, мысли с мозгом, предстанет перед нами в энергетическом освещении и перестанет казаться такой непостижимой.

В самом деле, пока старые материалисты учили, что весомая и осязаемая материя есть единственная реальность и что мысль получается от молекулярных движений в мозгу, Дю-Буа-Реймон был прав, говоря, что «невозможно придумать такое расположение или такое движение материальных частиц, которое позволило бы перекинуть мост в царство сознания». Но если сами материальные частицы, молекулы, атомы представляют собою, согласно новейшим данным, не что иное, как поля сил и комбинацию различных форм энергии, и если мысль, согласно изложенным выше соображениям, есть лишь особая форма единой мировой энергии, то возникновение мыслей в мозгу может быть легко объяснено переходом одной формы энергии − чисто физической, в другую форму − психическую или, вернее, психофизическую, ибо, как это мы выше видели, последняя обладает также и чисто физическим свойством вызывать механическую работу.

При этом можно представлять себе образование психической энергии следующим образом: все внешние явления суть процессы между энергиями; из этих «внешних» энергий организм выбирает только те, к которым он приспособлен посредством своих внешних органов чувств; в последних происходит превращение, переработка внешней чисто-физической энергии в нервную (или нервно-физическую), которая, устремляясь по нервным проводникам к мозгу, испытывает в ганглиозных клетках центрального органа новое превращение, переходя в энергию психическую. С появлением психической энергии кончается процесс усложнения по крайней мере, насколько это до сих пор нам известно и эта энергия либо действует как таковая, являясь нам в виде сознания, мыслей,[8] либо превращается через промежуточную стадию нервной энергии в механическую работу движения. «Мы признаем, − говорит Оствальд, −  что энергия, связанная с сознанием, есть наивысший и самый редкий вид энергии из всех нам известных; она образуется только в особенно развитых органах и даже мозг различных людей выказывает чрезвычайное различие в количестве и деятельности этой энергии».[9]

Таким образом, психическую энергию мы рассматриваем как самую сложную и совершенную форму единой мировой энергии, являющуюся нам в виде мыслей, представлений, и способную превращаться в другие, более простые чисто физические формы. Однако, такой взгляд на сущность психической энергии обязывает принять также и вытекающие из него выводы. Именно, если психическая (или психофизическая) энергия есть лишь одна из форм общей мировой энергии, то она должна подчиняться также общемировому закону сохранения энергии. В состоянии ли психическая энергия удовлетворить этому требованию? Большинство современных натуралистов, принадлежащих, впрочем, своим духовным обликом истекшему столетию, дают на этот вопрос отрицательный ответ.

И в самом деле, на первый взгляд некоторые психические явления как будто противоречат закону сохранения энергии. Возьмем, напр., акт мышления, не сопровождающегося никакими внешними проявлениями − ни двигательными, ни словесными. Когда мы о чем-либо молча размышляем, мы производим известную умственную работу; на последнюю тратится иногда значительное количество нервной энергии, которая превращается в психическую; трата нервной энергии выражается в увеличении (и усиленном выделении) продуктов распада нервно-мозговой ткани и сказывается в наступающем общем чувстве умственного утомления; наконец, наличность психической энергии констатируется в сознательных мысленных процессах. Между тем, если бы мы пожелали проследить за дальнейшим ходом или превращением развившейся психической энергии, то мы этого сделать не в состоянии − поток энергии как будто здесь останавливается, и вся сумма психической энергии исчезает почти без остатка.[10] Не выраженная словесно и не проявленная в актах мысль как будто совершенно противоречит закону сохранения энергии и служит для дуалистов лучшим аргументом в пользу учения об особой природе процессов психических и несоизмеримости их с процессами физическими.

Защитники энергетического миросозерцания полагают, что весь секрет заключается в том, что психическая энергия в указанном выше случае, вероятно, превращается в теплоту и идет на нагревание тела; однако, это лишь предположение, которое почти невозможно доказать и которое поэтому не может служить подтверждением гипотезы психической энергии.[11] И мы думаем, что прибегать к такого рода предположению нет никакой ни нужды, ни пользы.

Дело в том, что закон сохранения не требует, конечно, чтобы каждая энергия сохранялась в присущем ей виде, а говорит лишь о сохранении совокупной суммы энергий, и потому Оствальд вполне прав, когда называет заблуждением то утверждение, «будто духовная энергия должна непременно сохраниться, как таковая»; однако, нужно признать, что только в последнем случае и можно было бы неопровержимо доказать как самое существование психической энергии, так и подчинение её мировому закону сохранения. Вот почему в тех случаях, когда не удается проследить дальнейший ход психической энергии (как, напр., при молчаливом мышлении), должно еще оставаться место предположению, что психическая энергия выделяется из организма как таковая и рассеивается в окружающей среде.

Возможно ли это с технической стороны, т.е. не препятствует ли этому анатомическое строение центрального нервного органа, в котором протекают все психические процессы? Насколько мы до сих пор знакомы с анатомией и физиологией мозга, надо сказать, что строение последнего не только не может препятствовать излучению накопившейся в нем энергии, но даже должно способствовать этому. Ведь, нам известно, что все высшие психические процессы протекают в сером веществе, которое скоплено в огромном количестве в мозговой коре; в последней, следовательно, собрана почти вся сумма психической энергии, которую вырабатывает данный индивид; чтобы сохранить эту высшую и, следовательно, самую концентрированную форму мировой энергии от потери через излучение, ее необходимо было бы спрятать в самую глубь человеческого тела и окружить хорошими изоляторами-оболочками.

А что мы видим в действительности?

Мозговая кора, как указывает уже само названье, расположена на самой поверхности тела и совершенно лишена специфических изоляторов, какими являются миелиновые оболочки нервных проводников: что касается мягкой и твердой оболочек мозга, то он как по своему качеству, так и по величине совершенно не могут считаться подходящими изоляторами в сравнении с огромным скоплением серого вещества; а костяная коробка (череп) имеет своим главным назначением защиту мозга от механических инсультов. Таким образом, расположение в теле и все внешнее строение органа, в котором протекают наиболее интенсивные психические процессы, наводят на мысль, что природа в данном случае позаботилась не препятствовать излучению психической энергии в окружающее пространство.

Если это так, то, чтобы доказать подчинение психической энергии закону сохранения, нам остается только проследить выделение во внешний мир названной энергии, т.е. открыть её присутствие за пределами того мозга, в котором она возникла.

Но как сделать это?

Единственный известный нам аппарат, в котором психическая энергия может проявиться в обычной для нас форме, т. е. мыслях − ибо только в этом случае она и может быть нами узнана, как психическая − есть человеческий мозг; следовательно, психическая энергия может быть нами открыта за пределами того мозга, в котором она возникла, лишь в том случае, когда она, выделившись из одной мозга, попадет в другой и проявится там в таких же мыслях-представлениях, какие свидетельствовали нам о её присутствии в первом мозгу; короче говоря, закон сохранения психической энергии требует возможности непосредственной передачи мыслей от одного субъекта к другому.

Вот − тот результат, к которому неизбежно придет всякий, кто, проводя энергетическое мировоззрение, желает быть последовательным и не находит нужным отступать перед выводами, какими бы невозможными они на первый взгляд ни казались.

Непосредственная передача мыслей есть теоретический постулат энергетической гипотезы в применении её к психической энергии. Нам остается теперь сделать последний шаг и доказать, что этот теоретический постулат фактически осуществляется, т. е., что передача мыслей имеет место в действительности. Этой задаче и посвящено настоящее исследование, которое будет вестись мною только на языке фактов, т. е. на том языке, который в подобных вопросах является единственно красноречивым и для всех убедительным.

 

II. История вопроса о передаче мыслей

 

Начнем с ближайшей истории вопроса.

В 1874 году необразованный американец Броун выступил в Нью-Йорке с загадочными опытами, которые быстро овладели вниманием всего американского общества; опыты эти заключались в так наз. отгадывании мыслей. Приложив руку агента (загадывателя) к своему лбу, Броун с завязанными глазами проделывал все то, что задумывал агент: отыскивал спрятанную вещь, передавал ее по назначению и проч. Для объяснения этого явления пускались в ход разного рода гипотезы, которые ведут свое начало еще от Парацельса; одни допускали, что мысль человеческая может действовать на расстоянии путем лучеиспускания; другие − что существует особое магнетическое влияние одного мозга на другой; третьи − что мысль, возникающая в голове одного человека, может индуцировать такую же мысль в голове другого и т. д.

Против такого рода толкований выступил тогда американский невропатолог Бирд, который доказывал, что чтение мыслей основано на улавливании чтецом бессознательных мышечных движений агента. Когда последний задумывает что-либо и сосредоточивает все свое внимание на задуманных представлениях, то он, по мнению Бирда, невольно и бессознательно совершает такие мышечные движения, которые сводятся к выполнению задуманного; вот эти-то бессознательные, едва уловимые, мышечные движения улавливает чтец мыслей (перципиент), благодаря своей повышенной кожно-мышечной чувствительности; таким образом, все дело сводится, по мнению Бирда, не к чтению мыслей, а к чтению мышечных движений.

Впрочем, теория Бирда не была особенной новостью: еще в 1833 году E.Chevreul[12] поставил ряд опытов, на основании которых он пришел к заключению, что «мысль об определенном движении d состоянии двигать нашими мышцами, хотя мы сами при этом можем не желать и не сознавать этого движения». Такую же точку зрения развил в 1853 году Араго перед Парижской Академией Наук и Фарадей в Лондонском Королевском Обществе. Оригинальность теории Бирда заключалась лишь в том, что он допускал возможность бессознательного восприятия одним лицом мышечных движений другого лица и строил на этом объяснение всех случаев передачи мыслей.

Несмотря на всю простоту и, так сказать, естественно-научную понятность такого рода объяснения столь загадочного явления, ученое факультетское собрание в Нью-Йорке большинством голосов отвергло объяснение Бирда. Спустя 7 лет после того, т. е. в 1881 году в Англии появился новый чтец мыслей − знаменитый Бишоп, который в своем искусстве далеко превосходил Броуна. По инициативе ученого Карпентера для исследования этого вопроса была назначена комиссия, в состав которой вошли 4 профессора и наследный принц. Комиссия эта пришла к тому же заключению, которое раньше было высказано Бирдом, т. е., что чтение мыслей сводится, собственно, к чтению мышечных движений. На этом объяснении ученый мир Англии и успокоился.

Но в обществе интерес, возбужденный опытами Бишопа, оказался настолько велик, что в 1882 году в Лондоне основалось специальное «Общество для исследования психических явлений», которое поставило себе задачей собирать достоверные факты, говорящие в пользу передачи мыслей на расстоянии; полученные результаты были опубликованы в 1887 году тремя английскими авторами в обширном двухтомном труде под заглавием: «Phantasm of the living».[13]

Авторы эти − Герней, Майерс и Подмор − впервые пустили в оборот термин «телепатия», которую они разделяли на экспериментальную и самопроизвольную; под первой они разумели то, что мы называем передачей мыслей и что Richet назвал мысленным внушением; второй вид телепатии − самопроизвольный − обнимает все те случаи, когда люди чувствуют и видят то, что происходит далеко от них и о чем они даже не подозревают. Главною целью упомянутых авторов было доказать существование второй формы телепатии. Так как нас здесь интересует, главным образом, первая форма, то мы ограничимся лишь замечанием, что эти авторы, приняв во внимание возможность всех психических аномалий, сделав тщательную выборку фактов и вычислив количество допускаемых по теории вероятностей случайных совпадений, пришли к заключению, что телепатия возможна.

Когда Бишоп в ноябре 1884 года появился в Петербурге, то ученый мир России, будучи уже знаком с заключениями Бирда и Лондонской комиссии, отнесся к опытам Бишопа весьма сдержанно и ограничился лишь повторением рассуждений Бирда. ГІроф. Сикорский в специальной работе[14] представил те психофизиологические данные, которыми выясняется участие бессознательных мышечных движений в механизме чтения мыслей. Вслед за ним и немецкий профессор Ргеуег высказал те же соображения в своей брошюре: «Die Erklärung des Gedankenlesen».

Так как публика, несмотря на весь авторитет науки, не могла удовлетвориться её объяснениями и склонялась к раньше высказанным гипотезам, то проф. Тарханов нашел нужным выступить в 1886 году с рядом публичных лекций, в которых он задался целью доказать своим слушателям, что чтение мыслей основано на «невольном самообмане».[15] В этих лекциях Тарханов ко всему тому, что было высказано и сделано его предшественниками, прибавил лишь то новое, что конструировал целый ряд остроумных приборов, при помощи которых ему удавалось записывать на закопченном барабане малейшее идео-моторное (по выражению Карпентера) движение агента.

Производя в присутствии слушателей опыты со своими приборами, Тарханов доказывал, что когда исследуемый субъект упорно думает о каком-либо движении, − например: вправо, влево, вверх или вниз, − то прибор всегда записывает на барабане соответственные бессознательные идео-моторные движения исследуемого. «Представьте себе теперь, − говорит Тарханов, − что на месте этого аппарата находится живой человек, отлично чувствующий малейшее надавливание, толчки, тяги, сообразно с направлением, в котором лежит задуманная вещь, и вам сразу осветится то значение, которое могут иметь эти бессознательные толчки в деле определения чтецом места, на котором находится задуманная вещь» (стр. 80).

Теория эта, объясняя более или менее удовлетворительно отгадывание задуманных движений, не в состоянии, однако, объяснить отгадывание задуманных слов; но Тарханов на это и не претендует, ибо он отрицает возможность отгадывания слов: «ни единой отвлеченной, − говорит он, − хотя бы самой простейшей мысли, в роде задумывания, например, того, что 2x2=4, или что солнце греет и т.д., чтецы мыслей не в состоянии никогда угадать». Точно также теория эта не в состоянии объяснить явления чтения мыслей на расстоянии, где никаких кожно-мышечных ощущений уже быть не может. Оставаясь верным ей, Тарханов и эти случаи отрицает: «обставьте, − говорит он, − опыты чтения на расстоянии так, чтобы чтец не мог пользоваться своим зрением и слухом, то ручаюсь, что во всем мире не найдется ни одного чтеца, который бы решился при этом угадать хотя бы самую простейшую мысль».

Так как чтение отвлеченных мыслей на расстоянии при соблюдении тех условий, которые требует Тарханов, в действительности, как это читатель увидит ниже, возможно, то, следовательно, теория бессознательных мышечных движений в применении к чтению мыслей не выдерживает критики, ибо, не будучи в состоянии объяснить всю совокупность наблюдаемых явлений, она не удовлетворяет основному требованию, которое предъявляется ко всякой научной гипотезе.

Касаясь гипотез о существовании лучистой энергии мозга, Тарханов называет их «фантазиями, не имеющими под собой никакой серьезной научной почвы». Тем не менее гипотезы эти нашли себе авторитетную поддержку в лице французского физиолога Ch. Richet, тщательно обставленные опыты которого над передачей мыслей или мысленным внушением (suggestion mentale) обратили на себя серьезное внимание всех ученых. Этот автор проделал большое количество опытов и затем вычислил, что удачных опытов было гораздо больше, чем следовало ожидать по теории вероятностей, если объяснять удачные ответы только случайным совпадением. Конечно, выводы, полученные на основании вычислений по теории вероятностей, не могут быть особенно убедительны − тем не менее они для нас интересны в виду высокого научного авторитета автора. «Весьма вероятно, − говорит Richet, − что мысль проектируется вне мозга, но нам совершенно неизвестен образ действия этой умственной силы... Между многими влияниями на нас в окружающей среде мы теперь должны поместить незаметное влияние мысли других людей на наши собственные. Иногда это воздействие ничтожно, почти всегда самые результаты его незаметны, но все же оно существует и изменяет так или иначе ход наших идей».[16]

Впрочем, прейдя к этим заключениям, Richet не считает все-таки факт мысленного внушения научно доказанным; так, спустя 3 года, в предисловии к известной работе Ochorowicz'a[17] о мысленном внушении, Richet пишет следующее: «нельзя сказать, что я раccматриваю мысленное внушение, как уже окончательно доказанное. Конечно, нет... Хотя Охорович и до него другие собрали много доказательств, последние все-таки не приводят еще к полному и решительному убеждению, а лишь к колебанию».

Здесь кстати упомянуть еще об опытах, которые были произведены в 1886−1888 годах сначала P. Janet'ом в Гавре и затем Ch. Richet в Париже над Леони В., чтобы убедиться в возможности гипнотизировать людей на значительном расстоянии. Richet произвел 35 опытов и из них удачных оказалось 16, т. е. 16 раз Леони В. засыпала, повинуясь внушениям гипнотизера, который находился от неё на расстоянии от 3/4 до 1 1/2 версты; при этом названный ученый предпринимал всевозможные предосторожности, чтобы избегнуть какого-либо обмана; даже час, в который он должен был усыплять Леони, он выбирал по жребию. Из 25 подобных же опытов, произведенных P. Janet, удачных оказалось 19.

После того отдельные исследователи не оставляют попыток разрешить вопрос о передаче мыслей и положить конец всяким сомнениям. Так, в середине 90-х годов истекшего столетия датские экспериментаторы Ганзен и Леман занялись исследованием телепатии. Исходя из того соображения, что передача мыслей, если только она существует, должна совершаться посредством движения какой-то весьма утонченной субстанции, обладающей способностью отражаться от металлических поверхностей, исследователи эти поступили следующим образом. Установив два сферических вогнутых зеркала, обращенных друг к другу своими вогнутыми сторонами, на некотором расстоянии одно от другого, экспериментаторы располагались так, что их головы находились в фокусах этих зеркал.

Таким образом они произвели около 1000 опытов, но результаты их показались Леману неблагоприятными. Леман утверждает, что он часто слышал непроизвольный шопот лица, задумавшего какое-либо слово; поэтому он объясняет случаи передачи мыслей непроизвольным шептанием. Но главным доказательством в пользу такого вывода послужило ему исследование ошибок отгадывающего: большинство последних такого рода, что они производят впечатление, будто перципиент (отгадывающий) не отчетливо слышал речь задумавшего. Наблюдения Лемана вполне правильны, но выводы его несколько поспешны; ибо эти же наблюдения, в связи с наблюдениями других авторов и моими собственными, должны, как это читатель увидит ниже, быть истолкованы совсем иначе.

Как бы там ни было, а вопрос о возможности чтения мыслей на расстоянии остался открытым и, не выходя из сферы курьезов, совсем игнорировался официальной наукой. Только этим можно объяснить то обстоятельство, что в свое время совершенно не обратили внимание на сообщение д-ра Н. Краинскаго[18] о 3-х случаях чтения мыслей на расстоянии, которые он наблюдал во время своей командировки в 1900 году на эпидемию кликушества в Новгородской губернии.

А между тем случаи эти были весьма интересны и убедительны.

Д-р Краинский, производя свои наблюдения над кликушами, находившимися в состоянии сомнамбулизма, открыл у 3-х из них способность читать его мысли. Опыты его в этом направлении так убедительны, что я не могу отказать себе в удовольствии привести здесь точное описание их. Автор производил 3 серии опытов. В 1-й серии он заставлял спящую кликушу совершать задуманное действие, держа ее за руку; во 2-ой серии он достигал тех же результатов, не прикасаясь к кликѵше и находясь от неё на некотором расстоянии; и, наконец, в 3-ей серии он, находясь на расстоянии от кликуши, заставлял называть спрятанный предмет и сообщать, где он спрятан, не совершая, однако, каких-либо движений. Вот как описывает Краинский свои опыты над кликушей Анной Григорьевой, 25 лет, замужней.

«При первом ряде опытов я садился против спящей глубоким сном кликуши и внушал ей, говоря, что она видит, несмотря на закрытые веки, предмет, который я держу в поле её зрения, и что она берет его своей рукой. В начале я при этом держал в своей руке её руку, как это делается при обычных опытах с чтением мыслей, и сильно сосредоточивал свое внимание, вызывая в своей душе ясное представление того движения, которое кликуша должна была выполнить, и повторял при этом внушение, говоря: «рука твоя движется и берет предмет!» Через некоторое время рука кликуши очень медленно и постепенно начинала двигаться по требуемому направлению, при этом она как бы находилась в состоянии каталептической ригидности и подвигалась толчками параллельно с тем, как сосредоточивание моих мыслей усиливалось. Направление движущейся руки с самого начала было правильное, словно кликуша видела перед собою искомый предмет и приостанавливалась, сохраняя неподвижное положение, когда мои мысли отвлекались. Затем кликуша выполняла предложенные ей требования и брала искомый предмет».

«С каждым разом опыт удавался легче и требовал с моей стороны меньшего напряжения внимания. Когда я убедился в том, что эти опыты удаются, я выводил этот предмет из поля зрения сомнамбулы, чтобы проверить, не имеется ли здесь дело с резкой гиперэстезией зрения, при чем впечатления проникают через закрытые веки. При той же постановке опыта рука сомнамбулы после внушения безошибочно направлялась в сторону и брала со стола требуемую вещь; движение по-прежнему было медленно и напряженно, точно рука была пружинная».

Затем Краинский повторил опыт уже на расстоянии, совершенно не прикасаясь к кликуше; результат получился прежний: кликуша выполняла требуемые действия так, словно ей хорошо было известно местонахождение предмета.

«В первых опытах, − говорит далее автор, − я фиксировал своим взглядом закрытые глаза кликуши, но позже я лишь следил за движением её руки. С дальнейшим повторением опытов они удавались все легче и скорее, хотя с несомненной ясностью выяснилось, что выполнение её действий стоит в несомненной связи с психической деятельностью экспериментатора и с степенью напряженности двигательного представления, вызванного в его мозгу... В дальнейших опытах кликуша выполняла движения все легче. При этом я мог сидеть в стороне и даже не смотреть на нее. Достаточно было просто сосредоточиться и вызвать в своей психике зрительное представление лица и места, где воткнута булавка, и того движения, которое должна выполнить кликуша».

Следующая серия опытов была поставлена таким образом, что, не заставляя спящую сомнамбулу выполнять движения, Краинский спрашивал ее, где лежит данный предмет. «Как только удалось добиться от кликуши ответов, они были правильны. Где бы ни спрятали предмет, совершенно вне поля зрения кликуши, она отвечала правильно, где он, и называла лиц, у которых он находится. В этих опытах, как и в предыдущих, необходимо было, чтобы я знал, т. е. имел в своей психике то представление, которое я требую от кликуши».

«Третья группа опытов состояла в том, что я брал в кулак монету и, поднося ее к закрытым глазам кликуши, требовал, чтобы она назвала монету. Опыты эти удавались хорошо. Она, не имея возможности видеть монету, называла ее правильно. При этом, однако, было заметно, что опыты эти сильно утомляли кликушу, лицо её принимало более страдальческое выражение и она просыпалась. Когда сон становился легче перед пробуждением, кликуша начинала ошибаться, быстрее отвечала на вопросы и гадательно называла достоинство монеты. При всех опытах обнаруживалось, что с ослаблением сна явления чтения мыслей исчезали. Наблюдали мы их совместно с д-ром Я. М. Белым».

Такие же явления наблюдал затем д-р Краинский еще на двух кликушах: Анне Федоровой, 50 лет и Елене Ивановой, 33 лет. Касаясь вопроса о том, каким образом возможно чтение мыслей, Краинский говорит, что он представляет себе процесс «в форме индукции психических процессов на подобие того, как электрический ток, проходящий во внутренней спирали, индуцируется во внешней».

К такому же приблизительно заключению пришел затем прив.-доц. Я. Жук, который произвел ряд опытов над отгадыванием задуманных рисунков.[19] Опыты свои Жук производил таким образом: один из участвующих брал какой-либо рисунок и внимательно всматривался в него; другой, не видя этого рисунка, должен был воспроизвести его на листе чистой бумаги, лежащей перед ним. Всего было произведено Жуком 169 опытов, и из них удачных оказалось 86 (51%), т.е. в 86-ти случаях ответные рисунки более или менее соответствовали задуманным. Разбирая эти ответные рисунки, которые не всегда были точны, Жук подметил, что ответы производили такое впечатление, как будто рисовавший плохо и неотчетливо видел оригиналы; само собою разумеется, что опыты были так обставлены, что не могло быть подозрения, будто рисовавший успел мельком взглянуть на оригиналы, которые другое лицо держало в руке.

Чтобы проверить свое впечатление, Жук проделал ряд контрольных опытов, которые состояли в том, что он показывал другому лицу на более или менее значительном расстоянии различные рисунки на одно лишь мгновение и затем велел рисовать воспринятый образ. Оказалось, что полученные таким образом ответы очень походили на ответы прежних лиц, которые оригинальных рисунков вовсе не видели. Итак, мы встречаемся здесь с тем же явлением, которое было отмечено Леманом в его опытах над мысленной передачей задуманных слов, с тою лишь разницею, что у Лемана получались неотчетливые слуховые образы задуманных слов, а у Жука неотчетливые зрительные образы задуманных рисунков.

Наконец, особенного внимания заслуживают еще сравнительно недавние опыты Sigwick'a, Lombroso и v. Schrenk-Notzing'a. Первый автор проделал для ряда опытов с загадыванием чисел: в первом ряде, когда агент и перципиент находились в одной и той же комнате, на 644 опыта оказалось удачных 131; в другом же ряде опытов, когда агент и перципиент находились в разных комнатах, на 228 опытов оказалось лишь 9 удачных. В опытах Lombroso над угадыванием различными лицами задуманных карт или чисел автор получал до 44% удачных ответов в зависимости от перципиента.[20] Особенно интересны случаи, когда Lombroso удавалось мысленно передавать перципиенту задуманные слова; так, в ответ на слово pitckerel, записанное профессором, перципиент, находившийся с завязанными глазами и ушами на расстоянии 10 метров от первого, написал слово pitche. Schrenk-Notzing сообщил о 25 собственных опытах с внушением рисунков, из которых 13 дали благоприятные результаты; причем в 2 удачных передачах агент и перципиент находились в разных комнатах.

Таковы те опыты, которые мне удалось собрать в доступной мне литературе. Казалось бы, что опытов этих, из которых многие были поставлены выдающимися учеными, вполне достаточно, чтобы признать возможность непосредственной передачи мыслей доказанным фактом. Однако, этого до сих пор еще нет: несмотря на высокий научный авторитет некоторых экспериментаторов и сравнительное обилие различных наблюдений, вопрос о возможности передачи мыслей остается в науке открытым. Хотя большинство вдумчивых ученых начинает все более и более склоняться к признанию этой возможности, однако она не признается еще научно доказанным фактом.

Так Forel[21] говорит по этому поводу следующее: «сомнительны, по крайней мере, научно не обоснованы и не объяснены те сверхчувственные факты, о которых рассказывают, каковы: ясновидение, телепатия, непосредственная передача мыслей и проч. Во всяком случае, непредубежденная наука требует старательного исследования этого вопроса». Несколько решительнее, хотя также осторожно, высказывается J.Grasset: «я не отрицаю, − говорит он, − мысленного внушения, телепатии, ясновидения и проч. Я не объявляю априори, что этих явлений не существует и что их существование никогда не будет доказано; наоборот, я пользуюсь каждым представляющимся случаем, чтобы найти эти доказательства. Но я заявляю, что при настоящем состоянии наших знаний существование этих явлений мне не представляется еще доказанным...»[22]

В другой работе, посвященной специально вопросам об оккультных явлениях, Grasset после небольшого анализа некоторых фактов говорит следующее: «... научное доказательство мысленного внушения и передачи мыслей еще не дано; но в то же время имеются опыты, как напр. Lombroso и Ch.Richet, указывающие на то, что вопрос не должен быть оставлен и что он может быть разрешен в будущем, если в опыты будет вложено много старания, если они будут производиться без профессиональных отгадчиков и если прежде всего будут организованы самые простые опыты».[23]

Таково приблизительно общее мнение по интересующему нас вопросу осторожных и вдумчивых представителей науки и таково, прибавим, должно быть мнение положительной науки. Надо, действительно, признать, что никакой факт не может быть признан научно доказанным или во всяком случае не может сделаться прочным научным завоеванием до тех пор, пока нам не удастся поставить его в условия эксперимента так, чтобы его можно было по желанию любое число раз повторить и тщательно контролировать. Только в таком случае факт − пока допускаемый и иногда наблюдаемый может быть изучен со всех сторон и сделаться прочным научным приобретением. Вот почему, как ни велика моя личная уверенность в возможности и существовании фактов непосредственной передачи мыслей, я считаю все-таки, что эксперименты − тщательно обставленные и много раз повторенные являются в настоящее время настоятельно необходимыми и в научном отношении единственно ценными.

Но я не могу согласиться с мнением Grasset, что не следует экспериментировать с профессиональными чтецами мыслей на том основании, что последние могут нас легко мистифицировать. Действительно, среди профессиональных чтецов мыслей есть много шарлатанов, которые пускают в ход целый ряд разнообразных престидижитаторских приемов, ничего общего с передачей мыслей не имеющих. Если мы про существование этих приемов ничего не будем знать, то можем легко попасться и принять за передачу мыслей ловкую передачу условленных сигналов. Это всё безусловно верно. Но что из этого следует? Следует ли из этого, что среди профессионалов не могу быть подлинные чтецы мыслей и что их следует совершенно избегать?

Нет, из этого следует только то, что с профессионалами надо быть очень осторожным, знать все их приемы и, главное, обставлять опыты безупречно со стороны их научной неуязвимости. Если профессионал отдает себя в наше полное распоряжение, и мы ставим его в полную невозможность пользоваться всеми органами чувств для каких бы то ни было сигналов − сознательных и бессознательных − то каких же нам надо еще гарантий его искренности? Все остальное зависит уже от нас, от нашего уменья обставлять опыты с научной стороны так тщательно, чтобы они ни в ком сомнений вызвать не могли.

Я счел необходимым дольше остановиться на этом вопросе потому, что мои первые опыты, к изложению которых я намерен сейчас перейти, бы проделаны над профессионалом. И я заявляю: не избегать мы их должны и не бояться; нет, мы должны дорожить каждым представляющимся нам случаем для констатирования и исследования интересующих нас фактов. Что же касается возможности мистификации, то от неё нас гарантирует тщательная научная постановка опытов: ненаучная постановка ни имеет никакой цены, если даже объекты наших экспериментов стоят по своим нравственным качествам вне всяких подозрений; научная же постановка исключает  всякие источники ошибок и обмана (хотя бы бессознательного), ибо это есть conditio sine qua non всякой научности.

Таким образом, весь центр тяжести вопроса лежит не в объекте опытов, а в нашем искусстве придумать соответственную обстановку их. Только тогда мы сумеем добиться того, к чему стремимся, т.е. научного обоснования фактов непосредственной передачи мыслей. Удалось ли мне это сделать, предоставляю судить читателю.

 

III. Опыты автора; передача слуховых представлений

 

Дело идет о 14 летней девочке, Софье Штаркер, которая обладает способностью быть перципиентом в тех случаях, когда агентом является её отец. Это обстоятельство уже заставляет нас быть на стороже и принять все меры к выяснению истины. Прежде чем приступить к изложению принятых мною мер, считаю не лишним сообщить несколько данных из анамнеза девочки.[24]

Софья Штаркер, 14-ти лет от роду, происходит от здоровых родителей. Свою нервно-психическую конституцию она, очевидно, унаследовала со стороны женской линии по матери. Бабушка этой девочки сошла с ума на 33 году жизни и вскоре после того умерла; сестры этой бабушки страдали постоянно головными болями и умерли молодыми от случайных заболеваний. Дядя девочки по матери страдал постоянно головными болями и умер на 40-м году жизни «от головной боли», по выражению родных. Другой дядя, которому теперь 35 лет, женат и имеет несколько детей; он ипохондрик и его постоянно преследует мысль, что он сойдет с ума. Сестра его (тетя девочки) здорова; о ней родные рассказывают, что она обладала прежде способностью читать мысли и выступала в качестве профессиональной мантевистки[25]; но, по выходе замуж, совершенно лишилась своей способности. Мать Софьи Штаркер вообще здорова, но страдает иногда головными болями и галлюцинациями слуха и зрения. Отец, по-видимому, человек здоровый; можно лишь отметить маленькое пристрастие его к спиртным напиткам, хотя алкоголиком его назвать нельзя: происходя из Бессарабии, которая славится обилием и дешевизной своего вина, он с детства привык пить много вина.[26]

Что касается самой девочки, Софьи, то она вообще здорова и для своих 14-ти лет физически хорошо развита. Нервно-психическая конституция её обнаруживает большую неустойчивость, как это, впрочем, бывает почти со всеми анемичными субъектами с признаками раздражительной слабости. У неё иногда наблюдаются беспричинные переходы от плача к смеху или наоборот. Вообще она очень послушна, покорна и почти безвольна, но иногда обнаруживает такое упрямство, которого ничем сломить нельзя. Из субъективных жалоб обращают на себя внимание головные боли, которые обыкновенно бывают особенно упорны но утрам, и невралгические боли в различных частях тела. Важно также отметить, что у неё, как и у матери, бывают иногда галлюцинации слуха и зрения. Девочка обладает хорошим слухом и обнаруживает музыкальные способности. Если принять во внимание низкий умственный уровень той среды, в которой Софья вращается, то нужно признать ее очень интеллигентной девочкой.

Переходя теперь к её способности читать мысли, я могу сообщить об этом следующее. Когда Софье было только 7 лет, отец её, по профессии мантевист, стал упражняться с нею в мантевизме, т. е. завязывал глаза, брал за руку и заставлял отыскивать запрятанный куда-либо предмет. При этих опытах ему вскоре бросилось в глаза следующее: когда он задумывал нахождение какого-либо предмета, девочка называла предмет раньше, чем она его нашла; путем повторных опытов он убедился, что девочка обладает способностью читать его собственные мысли. Вначале девочка отгадывала очень неуверенно и часто ошибалась, но с течением времени, благодаря постоянным упражнениям, она достигла в этом отношении большого совершенства и, по моим наблюдениям, умела почти без ошибочно отгадывать все то, что думает её отец как представления двигательного характера, так и любое отвлеченное слово.

Прежде чем перейти к изложению опытов, поставленных мною в присутствии товарищей врачей я должен сказать еще несколько слов о трудностях поставить в данном случае опыты на научных основаниях, т. е. так, чтобы результаты их не могли подлежать оспариванию. Главный неблагоприятный момент заключается в том, что девочка читала мысли только своего отца и в весьма ничтожной степени мои; это обстоятельство невольно вызывает подозрение и недоверие наблюдателя, который и без того настроен очень скептически по отношению к данному явлению. Подозрение это усугубляется еще тем, что отец по своей профессии издавна быль мантевистом, и способность девочки читать мысли служила всей семье источником существования. В силу этого обстоятельства у всякого даже самого беспристрастного зрителя невольно является подозрение, что он здесь имеет дело с очень ловким фокусом и что, следовательно, отец с девочкой мистифицируют зрителя, выдавая свой фокус за чтение мыслей.

Признавая справедливость и уместность в данном случае такого рода подозрений, я счел нужным обставить свои опыты так, чтобы отнять у отца с девочкой всякую возможность сообщаться между собою и подавать друг другу какие-либо сигналы. Для того чтобы лишить испытуемых возможности пользоваться своим осязанием, слухом и зрением, я принял следующие меры: но 1-х, ставил отца на расстоянии 5-10-ти шагов от девочки; во 2-х, завязывал девочке глаза и поворачивал ее спиной к отцу; в 3-х, плотно заполнял её наружные слуховые проходы ватой так, что она не слышала обыкновенной речи у самого уха. Таковы были меры, принятые для того, чтобы лишить девочку возможности воспринимать какие-либо сигналы.

С другой стороны, чтобы лишить отца возможности подавать какие-либо сигналы, я поступал следующим образом: во 1-х, под ноги клался ковер, который должен был заглушать малейший шорох его; во 2-х, ему запрещалось во время опытов шевелиться, говорить, сморкаться и, вообще, издавать какие бы то ни было звуки; в 3-х, между отцом и девочкой помещался кто-либо из присутствующих, чтобы следить за малейшими нарушениями; если таковые замечались, то опыт признавался нечистыми. Наконец, чтобы снять подозрение скептиков с самого себя, я во многих опытах непосредственно не принимал никакого участия, сидя в стороне и предоставляя все дело другим.

Высказывалось еще подозрение, что девочка здесь не при чем и что мы тут имеем дело с чревовещанием отца: отец, мол, подражая голосу девочки, чревовещает задуманные слова. Не говоря о том, что такое подозрение казалось абсурдным для каждого, кто присутствовал при моих опытах и, находясь возле девочки, видел и слышал, что это говорить именно она, так я устранил возможность подобного подозрения тем, что во многих опытах велел девочке писать отгаданное слово, прежде чем она его произносила; результаты, разумеется, были всегда положительные.

Наконец, неподдельность данного случая подкрепляется еще тем, что девочке удавалось иногда отгадывать задуманные слова и со мною без участия отца, хотя, к сожалению, далеко не в такой выраженной и убедительной форме, как с последним. Поэтому главный мой интерес привлекали опыты передачи мыслей от отца к Софье, и на них я сосредоточил свое особенное внимание. Опыты эти производились всегда так, что сначала я завязывал девочке глаза и затем, повернув ее спиной к отцу, передавал последнему ряд предметов и клочок бумаги с рядом написанных присутствующими слов; девочка должна была назвать по очереди предметы и прочитать написанные слова. При этом опыты располагались мною в 2 серии: в одной из них девочка во время отгадывания держала отца за руку несколько выше кисти; в другой − отец находился позади девочки на расстоянии нескольких шагов при соблюдении всех тех условий, о которых я говорил выше.

Я должен еще отметить, что иногда во время опытов, особенно при опытах на расстоянии, девочка останавливалась и не решалась произносить те слова или звуки, которые ей представлялись; тогда мне или кому-либо из присутствующих приходилось ободрять ее и побуждать говорить; это пытался делать и отец, но для чистоты опытов я заставлял его всегда хранить абсолютное молчание.

Всем своим опытам я вел самые точные протоколы, внося в них все ошибки девочки в момент чтения; эти ошибки являются особенно драгоценными для того, чтобы судить о механизме передачи мыслей. Вот результаты этих опытов, которые, как я выше говорил, были поставлены мною в присутствии товарищей врачей, настроенных подчас очень скептически.

 

I. Сеанс 3-го мая 1904 года. Присутствуют следующие врачи: А. Кнери, Н. Кефер, Н. Виленский, Я. Раймист и студ-мед. Шерман.

а) Девочка с завязанными глазами держит своей правой рукой отца за левую руку несколько выше кисти. Я даю отцу в руки ряд предметов, переданных мне присутствующими.

 

Отец смотрит на предмет и думает:	Девочка произносит вскоре:
1. Пенсне.	1. Пенсне.
2. Часы, показывают 54 минуты девятого.	2. Часы металлические, 5 минут... т.е. 54 минуты 9-го
3. Карандаш.	3. Карандаш.
4. Серебряный портсигар с 8 папиросами.	4. Портсигар, серебряный, 8-м папирос.
5. Зубочистка.	5. Зубочистка.

 

b) Отец находится на расстоянии 5-ти шагов позади девочки, под его ногами лежит ковёр; глаза у девочки завязаны, а уши открыты; отец хранит полное молчание; присутствующие пишут на бумажке слова и передают их − каждое слов отдельно − отцу.

 

Отец думает:	Девочка, после некоторого промежутка, отвечает:
1. Мортира	1. Модзиль... моер... морзир...
2. Блок	1. Блая... блом... блок

 

c) К условиям, обозначенным в «b» присоединяется еще новое: девочке плотно затыкают уши ватой, так что на обращенные к ней обыкновенным голосом вопросы она совершенно не реагирует; присутствующие пишут на бумажке слова и передают их отцу.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Ирис	1. Кирс... иор... ирис
2. Сонм	2. С... со... соб... собака... сон... сон (девочка остается в нерешительности, как бы чувствуя, что чего-то еще не хватает).

 

Прим. На предложенные Софье вопросы, что такое "мортира" и "сонм", она заявляет, что не знает.

d) Отец и девочка находятся в разных комнатах, между ними плотно закрыта деревянная дверь; глаза и уши у девочки открыты; отцу дают слова. Результаты отрицательные.

По окончании этих опытов присутствующие товарищи подтвердили мне, что им не удалось, несмотря на все свое внимание, уловить хотя бы малейший намек на то, чтобы отец подавал какие-либо сигналы своей девочке, которая сидела все время спиной к нему.

 

II. Сеанс 6-го мая 1904 года. Присутствуют: ассистент нервной клиники д-р А. Янишевский, ординатор психиатрической больницы д-р Я. Ландесман и студ. мед. Шерман.

а) Обстановка такая же, как при «а» в предыдущем сеансе; присутствующие пишут на листке бумаги и передают отцу слова.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Лиман	1. Лиман
2. Тарарабумбия	2. Тарарабумбия

 

b) Отец находится на расстоянии 5-ти шагов позади девочки; под его ногами ковёр; глаза у девочки завязаны и уши плотно заткнуты; отцу дают слова:

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Полишинель	1. Поля... пол... поличен... полишню... полушинел...
2. Портрет	2. Плато... поч... пер... пра... перо

 

Примечание: на вопрос, что такое полишинель, девочка заявляет, что это, вероятно, пол шинели.

с) Между отцом и девочкой плотно закрытая дверь; глаза у девочки завязаны. Результат отрицательный.

d) Д-р Янишевский пробует сам с Софьей без участия отца: девочка берет его за руку, и он думает «пирожное» − Софья отвечает «пирожное». Выясняется, что отец, находившийся в другом конце комнаты, также знал задуманное слово. Тогда Янишевский задумывает слово «лампадка», которое отцу уже неизвестно, девочка не отгадала.

Присутствующие товарищи подтверждают, что им не удалось уловить ни малейшего намека на какую-либо сигнализацию со стороны отца и что Софья, по-видимому, лишена была возможности пользоваться своими внешними органами чувства, главным образом, слухом и зрением.

 

III. Сеанс 10-го мая 1904 г. в клинике Одесского Университета; присутствуют: проф. Левашёв и д-ра Янишевский, Л. Усков, 3авадский и дрѵгие.

а) Обстановка соответствует «а» в предыдущих опытах.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Карандаш	1. Карандаш
2. Ключ	2. Ключ
3. Резинка	3. Резинка
4. Серебрян. рубль 1901 г.	4. Сереб. монета 1 рубль 1901 г.
5. Марка в 3 коп.	5. Марка в 3 коп.
6. Стэтометрия	6. Сел... сели... стени... стениометр... стенометрия
7. Эндотелиома	7. Нендотелин... эндотен... эндотел...
8. Добродетель	8. Добродетель

 

b) Обстановка соответствует «b» в предыдущем сеансе II; отцу дают слова на бумажке.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Карандаш	1. Кран
2. Булка	2. Ук... удк... дудк... буб... булка
3. Кошелёк	3. Кош... кошелёк
4. Река	4. Р... р... река
5. Ненависть	5. Но... ное... ноена... ноен...

 

с) Д-р Янишевский пробует сам с девочкой, без отца, но ничего не удается.

Присутствующие вновь подтверждают, что при всем твоем внимании не могли заметить никакого намека на сигнализацию.

IV. Сеанс 17-го мая 1904 г. Присутствует д-р А.Пивницкий.

а) При обычных условиях, соответствующих «а» в предыдущем  опыте.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Платок	1. Платок
2. часы 38 минут 10-го	2. часы 38 минут 10-го
3. часы 35 минут 11-го	3. часы 35 минут 11-го
4. Сюртук	4. Ту... тру... ю... сюртук
5. Красный	5. Красе... красный
6. Больно	6. Бол... болон... болоно
7. Мотор	7. Мотор

 

b) Обстановка, как при «b» в сеансе II.

               

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Брандер	1. Одо...
2. Караул	2. Ка... каш... караул
3. Лампа	3. Лампа
4. Солдат	4. Человек... солдат

 

с) Отцу велено внушить Софье исполнение действий, но с тем, чтобы она заранее             сказала, что она должна сделать; Софья с завязанными глазами держит отца за руку.

 

Отец велено думать:	Девочка отвечает:
Полезть на стул и оттуда на стол	Полезть... на стул... потом... на стол

 

б) Д-р П. пробует сам внушить Софье задумайное слово без участия отца; Софья держит его за руку. П. думает слово «стол» девочка упорно молчит; после некоторого промежутка времени, когда выясняется, что девочка не может отгадать, я беру П. за руку, так что образуется цепь из трех человек меня, П. и девочки; я начинаю думать то же слово «стол», и Софья через некоторое время произносит «стол».

е) Я образую цепь из отца, д-ра П. и Софьи так, что П. находится между отцом и девочкой, и держит их за руку; при этом д-ру П. неизвестны задуманные слова.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Монета	1. Монета
2. Нагасаки	2. На... нага... Нагасаки

 

По окончании опытов д-р П. подтверждает также, что не заметил ничего такого, что могло бы ему внушить подозрение относительно фокуса.

 

V. Сеанс 18 мая 1904 года в клинике Одесск. Унив.; присутствуют: д-ра Янишевский, Усков и Зильбергберг.

Софья с завязанными глазами держит меня за руку: я думаю название предметов, которые вручаются мне присутствующими.

 

Я думаю:	Девочка отвечает:
1. Спички	1. Спички
2. Ножик	2. Ножик
3. Нитки	3. ... (молчит)
4. Плессиметр (на подобие цилиндрического столбика)	4. Девочка говорит, что это инструмент, похожий на тот, которым стекольщики режут стекло.
5. Номер (имеющий форму монеты)	5. Она говорит, что это круглый предмет и затем гадает: запонка... монета.

 

Сеанс этот имел своей единственною целью доказать, что девочка обладает способностью воспринимать и мои мысли, хотя и в очень ограниченном размере; но с принципиальной точки зрения этого вполне достаточно, чтобы признать эту способность в девочке неподдельной.

 

VI. Сеанс 31 мая 1904 года; присутствуют д-ра А.Янишевский и А.Пятницкий.

а) У Софьи наполняют наружные слуховые проходы плотным слоем ваты и завязывают глаза, покрывши их предварительно также слоем ваты; затем пишут слово на клочке бумаги и дают его отцѵ, сидящему на расстоянии 5-ти шагов сзади девочки и хранящему все время абсолютное молчание.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Полишинель	1. По... полко... поли... получить... полоши... полушинель
2. Ящик	2. ... (не отгадала)
3. Молоток	3. Ло... мо... молоток

 

в) Устраивается цепь из отца, д-ра Янишевского и девочки; при этом д-р Я. не знает задуманного слова.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Папироса	1. Папироса
2. Аккумулятор	2. Ку... аку... аку...

 

в) Софья держит меня за руку; мне дают в другую руку предмет, название которого я думаю; отец, конечно, не знает.

 

Я думаю:	Девочка отвечает:
1. Патрон	1. Па... па... (дальше не может)
2. Булавка	2. Булавка
3. Ножницы	3. Ножик... ножницы
4. Резинка	4. ... (молчит)
5. Гвоздь	5. ... (молчит)
6. Кольцо	6. ... (молчит)

 

Во всех изложенных опытах присутствовавшие товарищи-врачи признавали, что не только они не заметили никакой сигнализации, но и считали возможность таковой при моей постановке опытов, по-видимому, совершенно исключенной.

В следующих опытах я поставил своей задачей выяснить, может ли мысль передаваться в другую комнату при закрытой двери. Попытки такой передачи раньше оказались (см. I и II сеансы) неудачными. Тем не менее я этих опытов не оставлял, но в то же время, допуская по некоторым соображениям возможность передачи мыслей по проволоке, попытался применить последнюю. Сделал я это следующим образом.

Медная изолированная проволока, толщиною в 1 миллиметр и длиною в 6 метров, была пропущена через замочную скважину плотно закрытой двери и концы её были навернуты несколько раз на круглые палочки; отец держал один конец проволоки, плотно стискивая в руке палочку и пропустив между пальцами намотанную на палочку проволоку; другой конец проволоки держала таким же образом в своей руке Софья, находившаяся по другую сторону плотно закрытой двери; в общем, отца от девочки, помимо двери, разделяло расстояние в 5-6 метров. Чтобы исключить возможность передачи каких-либо сигналов путем подергивания проволоки, последняя была неподвижно укреплена таким образом, что я наматывал ее на дверную ручку с обеих сторон двери и последовательными потягиваниями убеждался в том, что ни проволока, ни дверь не подаются; дверь во всех случаях, кроме одного, была одностворчатая и закрывалась очень плотно, что не всегда бывает с двустворчатыми дверями, которые легко колеблются, даже будучи запертыми. В некоторых случаях проволока обертывалась еще туго вокруг стула, который устанавливался посреди комнаты и на котором усаживался кто-либо из присутствующих для контроля.

Во время самого опыта подле отца оставался один свидетель, который давал ему задуманное слово и следил за тем, чтобы он не издавал ни одного звука; около же Софьи оставались другие свидетели. Результаты этих опытов, как я и ожидал, оказались вполне благоприятными.

 

VII. Сеанс 5-го мая 1904 г. Мои первые опыты с проволокой без свидетелей; приняты все выше описанные предосторожности; я с отцом нахожусь в одной комнате, а Софья по ту сторону двери в другой комнате, откуда она и выкрикивает ответы.

               

Отец думает (данное мною слово):	Девочка отвечает:
1. Ямамато	1. Ям... то... ямто...
2. Токио	2. То... той... тойяк... топ... тонкия
3. Экономия	3. Окно... кн... кнут... эка...
4. Корзина	4. К... кор... корсет
5. Папироса	5. П... па... папироса
6. Кошелёк	6. К... кошелёк

 

В следующих опытах я пользуюсь неизолированною проволокой толщиной в 3 мм.

 

VIII. Сеанс 15-го мая 1904 г. Присутствуют д-ра Усков и Зильбергберг. Обстановка вышеописанная.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Мясо	1. Я... ям... амо... амос...
2. Дерево	2. Е... э... ре... резинка
3. Небо	3. Н... ниб... нибо... небо

 

К сеансу Ѵ-му 18-го мая 1904 года. Обстановка вышеописанная.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Кость	1. К... ко... кость
2. Молния	2. Мо... мол... моло... мони... монол... моноли... молин... молния

 

Приведенные опыты передачи мыслей по медной проволоке настолько убедительны, что они могут послужить для скептиков лишним доказательством того, что мы в данном случае не имеем дело с обманом: во 1-х, при вышеописанной постановке опытов совершенно исключена была возможность какой-либо сигнализации между испытуемыми; а во 2-х, введение в опыты проволоки было такой неожиданностью и новостью для испытуемых, что у них не было времени условиться на счет способов сигнализации, если даже таковую и допустить.

Получив положительные результаты с проволокой, я не оставлял своих попыток убедиться в возможности передачи мыслей через плотно закрытую дверь без всякого контакта. И попытки мои, в конце концов, увенчались успехом.

 

IX. Сеанс 30-го мая 1904 г. Я с отцом нахожусь в одной комнате, а девочка в смежной; дверь (деревянная) между нами плотно закрыта; помимо двери испытуемых разделяет расстояние в 3 метра. Я даю отцу слово на бумажке и велю Софье громко отвечать из другой комнаты.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Ножик	1. Ножик
2. Кровать	2. Кровать
3. Аонасий	3. А... Аонасий
4. Чемульпо	4. Чем... чемульпо
5. Фарадей	5. Фра... фрад... фреде...

 

Добившись успешных результатов с передачей мыслей через плотно закрытую дверь, я решил произвести еще раз такие же опыты в присутствии кого- либо из товарищей для того, чтобы избегнуть возражения, будто я, производя эти опыты единолично, не в силах был следить одновременно за отцом и девочкой и поэтому опыты не могут быть признаны стоящими вне подозрения.

 

X. Сеанс 15 июня 1904 г. Присутствует д-р А. Певницкий.

а) Софья находится со мной в одной комнате, а в другой отец с П.; дверь между нами плотно закрыта. П. дает отцу слова на бумажке.

 

Отец думает:	Девочка отвечает:
1. Карточка	1. Кр... кра... краска... кра... кра...
2. Пуговица	2. Пу... пук... пуко...
3. Брелок	3. ... (не отгадала)

 

в) Софья находится на расстоянии нескольких шагов от отца в той же комнате. Отец мысленно напевает данные ему музыкальные мотивы, Софья после небольшой паузы начинает петь эти мотивы вслух.

 

* * *

 

Таковы результаты опытов, произведенных мною в 1904 г. в присутствии свидетелей врачей, из которых большая часть были настроены очень скептически по отношению к возможности передачи мыслей. За 3 месяца, в течение которых я наблюдал этот случай, мною было произведено большое число подобных опытов, но я ограничился приведением лишь тех, которые были поставлены в присутствии врачей-свидетелей; во всяком случае, результаты всех моих опытов были всегда одинаковы и нисколько не отличались от вышеприведенных.

Результаты эти могут быть приведены к следующим положениям.

1) При прикосновении к руке отца Софья с завязанными глазами очень быстро (иногда через одну секунду) называет задуманные предметы и слова; если же слово ей незнакомо, иностранное или научный термин, то она произносить его медленно, по слогам, часто делает ошибки и сама же исправляет себя.

2) Когда Софью садят на расстояние от отца с соблюдением всех тех предосторожностей, о которых речь была выше, то она также в состоянии читать мысли своего отца; но в этом случае процесс чтения длится гораздо дольше, чаще встречаются ошибки и даже полные неудачи; при чем отмечается также, что обыденные предметы и знакомые слова Софья отгадывает гораздо быстрее, чем отвлеченные и непонятные слова.

3) Передача слов-мыслей совершается также и в том случае, когда Софья и отец находятся в разных комнатах, но процесс длится при этом еще дольше, чем в предыдущем случае, и часто бывает совсем неудачен.

4) Установление в последнем случае контакта между отцом и Софьей посредством медной проволоки значительно ускоряет и улучшает передачу мыслей от первого ко второй.

5) Софья  умеет отгадывать и со мною, без всякого участия отца, но лишь при следующем условии: она должна держать меня за руку, я должен задумывать названия только предметов и при этом глядеть на них; при соблюдении этих условий Софья часто очень удачно отгадывает, но отгадывание это длится дольше, чем с отцом.

6) С другими лицами Софья отгадывает только в том случае, когда образуется цепь с участием отца.

 

Теперь перейдем к решению вопроса о том, как объяснить себе описанные явления. На это может быть дано три объяснения: во 1-х, это может быть ловкий фокус, т.е. попросту сознательный обман со стороны испытуемых; во 2-х, это может быть невольный самообман (теория Бирда); наконец, в 3-х это может быть неподдельное чтение мыслей. Надо сознаться, что самой важной и в то же время трудной задачей является в данном случае необходимость доказать неосновательность 1-го толкования или, вернее, подозрения; это важно потому, что мы имеем дело с профессионалистом, относительно которого уместны всякие подозрения, которые побуждают нас принять все меры к тому, чтобы отнять у испытуемых возможность совершать фокусы. Вот почему я главное свое внимание обратил на опыты с передачей мыслей на расстоянии при соблюдении всех необходимых предосторожностей; опыты же с передачей мыслей при непосредственном контакте, где невозможно устранить сигнализацию между испытуемыми, демонстрировались мною лишь для доказательства того, что контакт ускоряет непосредственную передачу мыслей.

Если я признаю уместными в данном случае всяческие подозрения, то не следует, однако, идти в своих подозрениях так далеко, чтобы подозревать даже тогда, когда нет решительно никаких оснований к подозрению, кроме сознания, что перед нами профессионалист; такую именно подозрительность обнаруживали некоторые товарищи-врачи, утверждавшие, что здесь где-то должен скрываться обман. Они утверждали это во 1-х потому, что перед ними был профессионалист, а во 2-х потому, что для них передача мыслей казалась непостижимым и невероятным явлением. Но кажущаяся невероятность чего бы то ни было не служит доказательством невозможности − это уже давно по этому же поводу сказал Ch.Richet; что же касается профессионализма испытуемых лиц, то в нашей власти поставить опыты так, чтобы исключить всякую возможность обмана.

Мне могут возразить, что в моих опытах не была всецело устранена возможность обмана и что у присутствующих не могло получиться твердое убеждение в том, что здесь нет обмана. На это я скажу следующее. Все присутствующие при моих опытах, будучи настроены очень скептически, следили всегда весьма зорко за испытуемыми, помещаясь часто с этой целью между ними; но никто никогда не мог мне указать, чтобы он заметил хоть малейший намек на сигнализацию со стороны отца.

Допустим, однако, на минуту, что последний тем не менее ухитрялся сигнализировать; в таком случае нам придется допустить, что у испытуемых для каждой буквы алфавита существует особый сигнал, ибо Софья часто отгадывала незнакомые ей слова (например «полишинель», «мортира»), читая их как бы по складам. Если это так, то для сигнализации какого-либо незнакомого слова отец должен был подавать не один, а целый ряд сигналов по количеству букв задуманного слова; совершенно невероятно, чтобы зорко следившие за всем зрители не уловили при этом ни одного знака.

Наконец, допустим даже невозможное, т.е., что отец все-таки ухитрялся, оставаясь совершенно недвижимым и безмолвным, подавать незаметно для присутствующих целый ряд сигналов своей девочке, сидевшей на расстоянии 5-10-ти шагов от него. Но как девочка могла воспринять эти сигналы? Зрение и осязание безусловно исключаются, ибо Софья находится на расстоянии нескольких шагов от отца и сидит к нему спиной с плотно завязанными глазами. Остается лишь слух, который несколько трудно исключить, ибо у нас не может быть полной уверенности в том что девочка не слышит; но в наших силах все-таки значительно понизить слух, закупорив наружные слуховые проходы плотным слоем ваты, и по некоторым признакам можно было судить, что Софья при этом условии не слышала обыкновенных звуков.

Признаки эти заключаются в следующем: когда я, стоя позади девочки, у которой уши были плотно закупорены, обращался к ней шепотом или обыкновенным голосом, она сидела неподвижно и производила впечатление глухой; когда же я, постепенно возвышая свой голос, доходил до довольно высокой ноты, то девочка резко поворачивалась всем своим корпусом на стуле с вопросом «что?». Вот этот-то резкий, порывистый поворот головы ко мне лишь в тот момент, когда я очень сильно возвышал свой голос, много говорит в пользу неподдельности её глухоты к обыкновенным звукам: трудно допустить, чтобы девочка так ловко симулировала глухоту в то время, когда затыкание ушей ватой было введено мною в опыты совершенно неожиданно и явилось для испытуемых совершенной новостью; не говоря уже о том, что весь духовный облик Софьи, которую я наблюдал ежедневно в течение 3-х месяцев, совсем не говорил в пользу того, чтобы она была способна обманывать и дурачить других.

Можно ли в таком случае допустить, что девочка с таким образом закупоренными ушами воспринимала целый ряд каких-то звуковых сигналов в то время, как сидевшие между нею и отцом врачи с открытыми ушами и при напряженном внимании не в состоянии были уловить ни единого намека на это? Допускать это − значит противиться здравому рассудку и не желать видеть фактов, которые кажутся такими непостижимыми и невероятными. Надо заметить, между прочим, что затыкание ушей ватой должно было влиять очень неблагоприятно на результаты опытов: девочке, вообще очень нервной, процедура эта была неприятна, непривычное ощущение ваты в ушах раздражало ее, влияя несомненно на её душевное равновесие; а это обстоятельство не могло не отражаться на успешности опытов, для которых требуется полное душевное спокойствие. И вот, несмотря на этот неблагоприятный момент, результаты поставленных мною опытов все-таки были благоприятны.

Наконец, опыты с передачей мыслей в другую комнату − непосредственно и по проволоке − уже решительно отнимают всякую почву для сомнений в неподдельности наблюдаемых явлений.

Выставлялось между прочим еще одно возражение: если Софья, действительно, обладает способностью читать мысли, то почему она не в состоянии читать мысли других лиц, кроме отца? На это я отвечу следующее: имея дело с явлением, нам совершенно неизвестным и непонятным, мы не вправе требовать, чтобы оно совершалось при таких, а не иных условиях; тем менее вправе мы отрицать это явление только потому, что оно не совершается при желательных для нас условиях. Я укажу лишь на то, что и в случаях д-ра Краинскаго, о которых я выше сообщал, опыты с чтением мыслей кликуш удавались только Краинскому и никому другому.

На вопрос, почему это бывает так, мы можем ответить только гипотезами; но, повторяю, это обстоятельство не может служить возражением против самого факта; тем более, что и мне удавалось, как это видно из вышеприведенных опытов, передавать Софье свои мысли, хотя лишь при прикосновении. Особенного значения я собственным опытам с Софьей не придавал, так как они не могли мне дать того богатого материала для выводов, как опыты отца с нею; опыты со мною имеют лишь принципиальное значение в смысле доказательства неподдельности самого явления.

Итак, в виду всего изложенного, обман можно вполне исключить; впрочем, я пустил в ход еще одно средство, чтобы испытать этот случай. Мне, к сожалению, очень поздно пришло в голову следующее: исходя из того, что девочка воспринимает, по-видимому, слуховые возбуждения, возникающие в мозгу её отца (см. об этом ниже), я решил, что Софья должна быть в состоянии отгадать мелодию, которую отец будет мысленно напевать. Если допустить, вопреки здравому смыслу, что отец во всех предыдущих опытах телефонировал девочке посредством особых сигналов задуманное слово, то, вводя совершенно неожиданно для испытуемых задумывание музыкальных мотивов, нельзя было ожидать, чтобы у испытуемых существовали какие-нибѵдь условные знаки для сигнализации этих мотивов; мотивы, разумеется, я выбирал такие, которые не имеют слов, напр., популярные вальсы, марши, элегии и др.

Результаты этих опытов, как и следовало ожидать, оказались вполне благоприятными: Софья, находясь на расстоянии от отца, начинала петь то, что я велел отцу мысленно напевать; мотив я давал отцу таким образом, что сначала отсылал девочку в 3-ю комнату, плотно закрывал двери и затем чуть слышно напевал ему на ухо задуманный мною мотив (см. сеанс Х). Мне остается только пожалеть о том, что я слишком поздно догадался испытать неподдельность исследуемого явления посредством внушения музыкальных мотивов и потому не мог демонстрировать это товарищам-скептикам; но, думается мне, и такого рода испытание не повлияло бы на скептицизм тех, которые не хотели верить.

Итак, возможность сознательного обмана при той постановке опытов, которая имела место у меня, решительно исключается. В таком случае, для объяснения наблюдаемых явлений нужно обратиться к другому толкованию, именно − к теории невольного самообмана, согласно которой читаются не мысли, а безсознательные мышечные движения лица, задумавшего что-либо. Мне не приходится долго останавливаться на этой теории, ибо она, объясняя с грехом пополам случаи исполнения задуманных действий (да и то лишь при контакте), совершенно не в состоянии объяснить отгадывание на расстоянии задуманных слов.

Наконец, что касается гипотезы сознательного или бессознательного нашептывания, то при той постановке опытов, какая имела место у меня, она представляется прямо нелепой: ведь, предполагать, что девочка при заткнутых ушах и при полном молчании отца способна была воспринимать какие-то звуки, которых никто из присутствующих при самом напряженном внимании не мог уловить − это значит допускать более рискованные гипотезы, чем то позволяет самое смелое толкование фактов. 

Остается, следовательно, прийти к заключению, что в приведенных мною наблюдениях происходила действительная передача мыслей, как таковых. Это заключение неизбежно вытекает из всей совокупности сообщенных наблюдений, и мы не вправе его отрицать только потому, что оно кажется невероятным и не поддается еще научному объяснению. Последнее явится само собою, как естественный результат знакомства с фактами и анализа их; точная же наука обязана прежде всего констатировать самые факты так, как они нам даны, не подменивая их своими объяснениями, которые гораздо менее обоснованы, чем сами факты. А потому, преклонимся пред этими последними и перейдем к их анализу.

Прежде всего отмечу, что в процессе передачи мыслей в нашем случае главную роль играет, по видимому, возбуждение слуховых центров речи у испытуемых. Об этом можно заключить на основании того, что ошибки носят фонетический характер, т.е. производят такое впечатление, будто девочка плохо слышала то слово, которое отец думает. Это обстоятельство особенно подавало повод к подозрениям со стороны присутствующих; но я напомню лишь, что такие же ошибки встречаются в опытах Ломброзо и что ответные рисунки в опытах Жука с задумыванием рисунков (когда, следовательно, уже не могло быть речи о нашептывании) производят такое впечатление, будто перципиент успел мельком взглянуть на оригиналы. Иными словами, в опытах моих и Ломброзо получались неотчетливые слуховые образы задуманных слов, а у Жука неотчетливые зрительные образы задуманных рисунков.

Это обстоятельство заставляет предполагать, что мы здесь имеем дело с каким-то закономерным явлением, в силу которого у перципиента в каждом данном случае возбуждаются либо зрительные, либо слуховые центры − и притом слабее, чем у агента. Так как возбуждение центров у перципиента находится, по-видимому, в связи с возбуждением их у агента в момент мышления, то любопытно но этому поводу вспомнить некоторые факты относительно характера нашего мышления.

«Когда мы мыслим, − говорит проф. I.Dejerine, − мы можем это делать двумя различными способами. Либо мы мыслим образами предмета, либо образами слов; в последнем случае мы беседуем сами с собой, т. е. мы мыслим при помощи нашей внутренней речи. При функции нашей внутренней речи играют роль все 3 центра речи − слуховой, двигательный и зрительный − но в различной степени. Прежде всего появляются слуховые образы; мы мыслим посредством слуховых образов, и в тот момент, когда мы слышим слово, у нас появляется представление о движениях, необходимых для его произношения; это значит, что слуховой образ вызвал соответственный двигательный образ. Иными словами, наша внутренняя речь (langage interieur) осуществляется при помощи слуховых и двигательных образов... Что же касается зрительных образов, то в механизме внутренней речи они играют второстепенную роль».[27]

Следовательно, в тот момент, когда агент мыслит задуманное слово, т.е. повторяет его про себя, у него возбуждается, главным образом, слуховой центр речи; когда же он мыслит название предмета, то у него, вероятно, помимо слухового, возбуждается также и зрительный центр речи.

Сравним с этим наши наблюдения. Сама девочка заявляет, что, отгадывая какое-либо слово, она не может точно сказать, слышит ли она его или нет: «Мне, − говорит она, − почему-то приходит вдруг в голову такое-то слово или такой-то слог». Когда же задумывается какой-либо предмет, то ей, говорит она, представляется целый ряд предметов, и один из них она почему-то чувствует нужным назвать. Однако, есть основание предполагать, что и при отгадывании предметов у Софьи приходит в возбуждение преимущественно слуховой центр; так, при задумывании слова «портрет» (см. сеанс II) она начинает лепетать «пер... пра... перо...»; на «булка» она отвечает «ук... удк... бу... булка» (см. сеанс III); на «сюртук» получается ответ − «ту... тру... ю... сюртук» (см. сеанс IV) и т.д. В виду этого мы вправе сказать, что у Софьи в момент отгадывания появляются прежде всего слуховые образы тех слов, которые отец мыслит, т. е. что у неё возбуждается прежде всего и главным образом слуховой центр речи. А в таком случае, между этими двумя процессами − процессом мышления отца и процессом отгадывания девочки − существует, очевидно, полная гармония в том смысле, что в обоих случаях в возбуждение приходят слуховые центры речи, и при этом возникающие в голове отца слуховые образы каким-то путем воспринимаются Софьей.

На основании вышеизложенного мы можем с достаточной вероятностью заключить, что характер ошибок − зрительный или слуховой − при передаче мыслей обусловливается типом мышления у агента и особенной восприимчивостью тех или иных центров у перципиента. Это заключение является, как читатель увидит ниже, весьма важным для изыскания способов успешной постановки аналогичных опытов; а пока замечу, что на основании этого заключения можно решить, что у меня лично преобладает зрительный тип мышления.

Анализируя далее процесс передачи мыслей, мы можем заметить еще, что отгадывание, по-видимому, происходит бессознательно, т.е. без догадливости. Это отметил еще Richet в своих экспериментах, и это подтвердили все позднейшие исследователи. Бессознательность оказывает лучшую услугу, нежели самое сильное желание угадать: частичная бессознательность (inconscience partielle) играет, по-видимому, огромную роль в успешном чтении мыслей. Знаменитый Бишоп заявлял, что в момент отгадывания он погружается в какое-то полубредовое состояние, которое он определял словом «reverie». У Краинскаго для успеха опытов необходимо было даже глубокое сомнамбулическое состояние кликуш.

Что касается моего случая, то для успеха опытов не требовалось особенного состояния испытуемой: Софья всегда и при всех условиях в состоянии была отгадывать, при чем часто во время отгадывания она даже баловалась и шутила (этого я не позволял ей делать только в вышеописанных опытах, где необходима была предосторожность для исключения обмана). Однако же, для более успешного хода опытов нужно было всегда устранять всякое внешнее впечатление, которое могло развлечь Софью, так что она часто сама желала, чтобы ей во время сеанса завязывали глаза. Затем во всех тех случаях, когда она пыталась догадаться, какое слово задумано, она постоянно ошибалась. Наконец, в пользу того, что процесс совершается бессознательно, говорит еще то обстоятельство, что Софья часто совершенно не помнила слов, которые она за минуту перед тем отгадала. На основании изложенного можно с достаточной вероятностью заключить, что для успешного чтения мыслей высшие психические центры перципиента должны находиться по возможности в полном покое.

Исходя теперь из факта непосредственной передачи мыслей и переходя к вопросу о способе этой передачи, мы должны пока сказать следующее. Современное естественно-научное миросозерцание покоится на двух основных положениях: 1) нет действия без причины и 2) нет действия на расстоянии без промежуточных агентов-сил. Эти два положения служили всегда надежною путеводною нитью в научных изысканиях и особенно в последнее время они оказали науке огромную услугу в деле важных открытий.

Исходя из этих положений с одной стороны, а с другой основываясь на новейших научных завоеваниях в области физики, мы должны рассуждать по вопросу о способе передачи мыслей следующим образом. Раз мысль, возникшая в мозгу одного лица, может передаваться другому лицу без посредства внешних органов чувств, то эта передача должна совершаться посредством какой-то лучистой энергии, которая вероятно, развивается в мозгу мыслящего субъекта и, распространяясь оттуда по всем направлениям, вызывает в мозгу другого лица соответственные представления.

Что это за энергия? Этого мы пока не знаем; но на основании приписываемой ей нами способности вызывать в мозгу человека разные представления мы можем назвать ее психической энергией; причем, основываясь на сообщенных выше выводах из наблюдений, можем определить также некоторые свойства этой гипотетической лучистой психической энергии. Именно: так как передача мыслей при непосредственном контакте происходит сравнительно быстро и совершенно, то надо думать, что человеческое тело или какие-нибудь элементы его являются для этой предполагаемой энергии хорошим проводником, по которому она (эта энергия) и распространяется с большей легкостью и быстротой. Но так как мысль передается на расстояние и без контакта, то надо думать, что эта лучистая энергия распространяется также и через воздух: однако из того, что на расстоянии чтение мыслей происходит гораздо медленнее и несовершеннее, следует, что для этой неизвестной лучистой энергии воздух является худшим проводником; поэтому она, проходя через воздух, значительно ослабляется в своей силе и в своем напряжении.

Далее, передача мыслей через дверь указывает на то, что психическая энергия в состоянии проходить через непрозрачные перегородки; а улучшение и ускорение передачи при помощи медной проволоки указывает, что последняя служит для психической энергии хорошим проводником. Наконец, более совершенная передача названий обыденных предметов и знакомых слов, чем слов отвлеченных и непонятных, указывает, вероятно, на то, что излучение психической энергии достигает при мышлении первых более высокого напряжения, чем при вторых.

Таким образом, совокупность произведенных мною наблюдений и основанных на них теоретических выводов приводят нас, независимо от развитых во вступлении взглядов, к построению следующей гипотезы.

Существует лучистая психическая энергия, которая возникает в мозгу человека в момент мышления и которая в состоянии вызвать в другом мозгу зрительные и слуховые образы; эта психическая энергия бывает различного напряжения и обладает следующими физическими свойствами:

1) Легко распространяется в теле человека от мозга к оконечностям и обратно.

2) Проходит через воздух и непрозрачные перегородки, но отчасти поглощается ими.

3) Хорошо проводится медной проволокой.

Таковы неизбежные выводы из сообщенных мною наблюдений, если только признать последние правильно поставленными, а возможность всякого обмана − сознательного и бессознательного − вполне исключенной. Мне думается, что нет никаких данных не признавать этого в моих опытах, но каково бы ни было мнение на этот счет читателя, я прошу только твердо помнить, что кажущаяся невероятность чего-либо никогда не должна служить доказательством невозможности.

 

* * *

 

IV. О двойственности нашего сознания; автоматическое письмо и медиумизм.

 

Как бы ни были обстоятельны и убедительны все вышеприведенные опыты, надо сознаться, что одних их недостаточно для научного установления такого факта, возможность которого до сих пор отрицается многими официальными представителями науки как с принципиальной, так и с фактической стороны.

Конечно, никакое явление не становится менее реальным оттого, что большинство ученых его еще не признало; однако, в положительной науке справедливо принято за правило, гарантирующее от скороспелых и часто ошибочных заключений, считать прочно установленным научным фактом лишь такое явление, которое любым исследователем может быть поставлено в условия эксперимента и повторено по желанию любое число раз.[28]

Правда, в предыдущих опытах мне удалось в значительной степени выполнить эти условия и получить вполне удовлетворительный в смысле научной ценности материал; но все-таки значение этого материала умаляется, во 1-х, тем, что объектом моих опытов был редкий экземпляр, который не может быть в распоряжении каждого другого исследователя и, во 2-х, тем, что мои опыты скорее были экспериментальными наблюдениями, чем чистыми экспериментами, в которых я играл бы роль не только наблюдателя, но и агента. Конечно, и одни экспериментальные наблюдения имеют огромную научную ценность как в данном случае, так и вообще. Но раз мы становимся на ту точку зрения, что существование и излучение психической энергии есть постулат энергетической теории мысли, то возможность передачи мыслей следует считать не исключительным явлением, а правилом; иными словами, с энергетической точки зрения каждый человек одним фактом существования своего мозга является агентом и, следовательно, должен обладать способностью передавать свои мысли подходящему лицу.

Однако, энергетическая теория не решает вопроса о том, может ли каждый субъект быть перципиентом, т.е. воспринимать психическую энергию любого агента. Если бы мы пожелали решить этот вопрос на основании сравнительной редкости случаев прямого наблюдения случаев передачи мыслей, то позволительно предполагать, что для восприятия чужих мыслей перципиент должен обладать какими-то особыми свойствами, которые встречаются, по-видимому, не часто. Следовательно, если бы нам удалось определить эти свойства и точные признаки, по которым можно открыть наличность этих свойств у того или другого субъекта, то нам уже было бы не трудно выработать точные методы для постановки опытов передачи мыслей, и доступное для всех научное доказательство трактуемого факта было бы вполне обеспечено. Попытаемся же найти в предыдущих опытах указания на те условия, которые могут нам помочь выполнить поставленную себе задачу.

Мы видели, что одним из тех условий, которые благоприятствуют процессу восприятия мыслей, является бессознательное или полусознательное состояние перципиента и что во всяком случае процесс восприятия происходит бессознательно. Для того, чтобы извлечь из этого наблюдения всю возможную для нашей цели пользу, нам необходимо несколько отступить от непосредственной темы настоящей работы и остановиться на вопросе о том, что такое бессознательная психическая деятельность и какова связь между процессами сознательными и бессознательными.

Дело в том, что целый ряд явлений из области нормальной и патологической психологии, равным образом и данные сравнительной психологии неизбежно приводят всех вдумчивых мыслителей к тому заключению, что «бессознательных» психических явлений не существует: все то, что до сих пор принято называть бессознательной мозговой деятельностью, обладает в действительности всеми характерными чертами обычного знакомого нам сознания.

Наличность обычного сознания обусловливается интенсивностью протекающих в мозгу мыслительных процессов и фиксацией на них внимания субъекта − сознание есть лишь результат синтеза определенных психических процессов. Явления гипнотического внушения доказывают, что все «сознательное» может в любой момент быть превращено в «бессознательное» и, наоборот, − все то, что протекало когда-либо в нашем мозгу без участия так называемого «сознания», может быть вызвано на поверхность его. Поэтому, в настоящее время в психологии все чаще начинают трактовать о двух видах сознания − верхнем и нижнем. «Человек, − говорит A.Binet, ссылаясь на известный случай полного раздвоения личности у больной д-ра Azama, − это уже не простое единство; ибо если бы это было так, нельзя было бы понять, каким образом при известных условиях некоторые больные... могут проявлять несколько различных личностей; то, что делится, должно состоять из нескольких частей: если одна личность может сделаться двойственной и тройственной − это доказывает, что она представляет собою комплекс, сочетание, равнодействующую нескольких элементов».[29]

В виду этих соображений и целого ряда других данных, о которых речь будет ниже, немецкий психолог Max Dessoir предложил делить наше общее сознание на два вида − верхнее и нижнее. Анализируя в своей интересной работе о двойственности личности некоторые «беcсознательные» проявления человеческой психики, названный автор, ставит их в связь с деятельностью нижнего сознания. «Необходимо, − говорит он, − делать различие между той областью сознания, которая известна самому индивиду, и той её областью, которая при нормальных условиях ему недоступна; мы несем в себе как бы скрытую область сознания, которая, будучи одарена разумом, ощущениями и волей, в состоянии обусловливать ряд действий».[30] Эту скрытую область сознания названный автор и предлагает называть нижним сознанием в противоположность той области сознания, деятельность которой всегда протекает у нас на виду и которую Dessoir именует верхним сознанием.

Нельзя, правда, признать такое деление нашего общего сознания на два вида − верхнее и нижнее − особенно удачным, так как оно как бы указывает на подчиненную роль второго по отношению к первому и таким образом предрешает тот вопрос, правильное решение которого возможно лишь после самого тщательного сравнительного изучения всех проявлений каждого вида сознания в отдельности. И сам Dessoir делает оговорку, что он этим делением отнюдь не хочет предрешать вопроса и потому готов заменить предложенные им определения какими-либо иными, которые окажутся более подходящими. Однако, не следует упускать из виду, что более подходящие определения могут быть найдены лишь тогда, когда мы вполне изучим оба вида сознания, которые желаем определить; а до тех пор мы можем принять деление Dessoir’а, которое во всяком случае имеет все преимущества перед ходячим делением нашей психики на сферу «сознательную» и «бессознательную»: последнее деление, вырывая пропасть между однородными по существу своему проявлениями нашей психики, создает непреодолимые трудности для решения вопроса о связи процессов «бессознательных» с «сознательными» и возможности перехода первых во вторые.

Эта искусственно созданная трудность устраняется делением Dessoir’а, подчеркивающим полную тождественность протекающих в нашем мозгу процессов − все равно, доходят ли они до нашего «сознания» или нет. Вот почему это деление нашло сочувствие у ряда других авторов, которые с своей стороны развили и дополнили положения упомянутого немецкого психолога. «Уже один опыт самонаблюдения, − говорит Forel, − экспериментально доказывает нам, что многие явления, представляющиеся находящимися вне нашего сознания, все-таки сознаются или сознавались нами. Да, известные чувственные ощущения остаются в момент их возникновения скрытыми от нашего обычного верхнего сознания, в область которого они вводятся только впоследствии. Целый ряд деятельных состояний мозга (сон, сомнамбулизм или второе сознание) в обыкновенных случаях, по-видимому, исключены из области верхнего сознания, но затем путем внушения или каким-нибудь иным образом ассоциируются с воспоминаемым содержанием последнего. Во всех таких случаях видимо бессознательное оказывается все-таки сознательным».

В виду этого Forel, следуя Max Dessoir’у, предлагает называть наше обычное сознание «верхним сознанием», все же другие виды сознания, частью забытое, частью находящееся в слабой или косвенной связи с содержанием верхнего сознания, т.е. все то, что обозначалось до сих пор термином «бессознательное», называть «нижним сознанием». «Сознание, − говорит он далее, − само по себе вовсе не существует и проявляется лишь благодаря деятельности мозга, внутренним рефлексом которой оно является... Наше верхнее сознание представляет лишь суммарное синтетическое неполное субъактивное освещение более интенсивной деятельности большого мозга».[31]

Этому же вопросу лишь в недавнее время посвятил специальную работу J.Grasset[32], который также делит нашу психику на две почти равнозначащие сферы; но он держится того мнения, что скрытая половина человеческой психики лишена элемента сознательности; поэтому он говорит не о двух сознаниях, а о двух психиках − высшей и низшей. «Психические акты, − говорит он, − делятся на две группы: 1) акты психические высшего порядка − сознательные, произвольные и свободные; 2) акты психические низшего порядка − бессознательные, автоматические и непроизвольные». Первые принадлежат высшей психике, вторые − низшей.

Однако, мнение Grasset об отсутствии элемента сознательности в низшей психике встретило со стороны Pierre Janet, Binet и других ряд существенных возражений, на которых мы не находим здесь нужным останавливаться, так как это есть спор о словах, а не о сущности. Достаточно указать, что Grasset наделяет низшую психику всеми теми свойствами, которые мы до сих пор привыкли приписывать сознанию, именно: памятью, воображением, ассоциацией идей, творческой фантазией, логикой и проч.; «низшая психика, − говорит он,  − имеет такое же большое или даже большее значение, чем психика высшая; все психические функции находятся также в  низшей психике и во многих случаях роль последней есть главнейшая».[33] Из этого понятно, что, отрицая за низшей психикой элемент сознания, Grasset вкладывает в это последнее понятие свое особое содержание, которое, конечно, ни для кого не обязательно. Нам важно лишь констатировать, что работа этого автора вполне подтверждает тот факт, признание которого становится теперь общим достоянием и является весьма важным для дальнейшего развития психологии, именно, что личность человека слагается, по крайней мере, из двух сфер − двух сознаний или двух психик − из которых каждая обладает всеми характерными для обычного нашего сознания способностями.

Оба сознания − верхнее и нижнее − существуют рядом в том же самом мозгу и могут проявлять свою деятельность одновременно или последовательно. В то время, как наше обычное сознание (верхнее сознание) функционирует вполне заведомо для нас, мы не подозреваем даже о том, что в это же самое время наше нижнее сознание также действует, рассуждает, оценивает поступающие из внешнего мира впечатления и делает на основании их выводы. В обычных условиях нашей мозговой работы нижнее сознание почти ничем себя не проявляет, и потому мы о нем и понятия не имеем. Но при некоторых состояниях нашей психики, например, при сомнамбулизме, на сцену выступает нижнее сознание, которое исключительно себя и проявляет, отодвигая верхнее сознание туда, где в бодрственном состоянии находилось само.

Бывают однако случаи, когда верхнее и нижнее сознание действуют одновременно и независимо друг от друга, проявляют себя в различных актах и в то же время совершенно не знают друг о друге. Акты, в которых нижнее сознание проявляет себя независимо от верхнего, называют обыкновенно автоматическими, а способность к такого рода актам − психическим автоматизмом. Под последним разумеется, иначе говоря, способность к таким актам, которые, неся на себе все черты разумности и продуманности, в то же время совершенно не «сознаются» выполняющим их субъектом. Классической работой в деле изучения различных проявлений психического автоматизма − работой, которая послужила отправным пунктом для аналогичных исследований целого ряда других авторов и в том числе Dessoir’а, является книга Pierre Janet о «психологическом автоматизме»[34] у истеричных и загипнотизированных.

Из всех видов психического автоматизма нас здесь интересует главным образом автоматизм графический, т.е. автоматическое писание, которое дает богатый материал для весьма поучительных выводов. Автоматическое писание заключается в том, что некоторые лица при известных условиях, например, будучи заняты устной беседой с кем-либо, могут в то же время, посредством вложенного в их руку карандаша, записывать автоматически (т.е. совершенно не желая и не замечая этого) отдельные слова, фразы и целые связные периоды. Таким путем они могут иногда выболтать самые сокровенные свои тайны или рассказать о том, что им когда-либо было внушено в гипнозе и о чем их верхнее сознание никакого представления не имеет.

Подобные случаи графического автоматизма описаны были различными авторами, имя которых служит порукою за достоверность самых фактов − таковы Pierre Janet, Binet, Fere и др. Свои наблюдения эти авторы производили главным образом над истеричными и над лицами, подвергавшимися постгипнотическим внушениям: у первых пишущий автоматизм проявлялся обыкновенно в анестетической руке, у вторых − анестезии для этого не требовалось. Истеричный субъект, внимание которого отвлечено кем-либо, может незаметно для себя писать вполне толковые ответы на вопросы, которые ему шепотом ставит третье лицо, о присутствии которого он даже не подозревает.  Человек, подвергшийся постгипнотическому внушению может таким же путем сообщить все, что ему когда-либо было внушено.

Графический автоматизм является, между прочим, одной из главных особенностей спиритических медиумов, т.е. тех лиц, посредством которых совершаются все спиритическия «чудеса». Так как я намерен в дальнейшем заняться изучением некоторых проявлений графического автоматизма у медиумов, то считаю не лишним выяснить теперь же свою позицию по отношению к вопросу о сущности медиумизма.

Всякая область знания в свое время проходила такую стадию, когда не находившие себе объяснения факты с одной стороны вели к отрицанию их, а с другой  −  к созданию суеверий и всяких фантастических теорий; в такой именно стадии находится сейчас вопрос о медиумических явлениях. Что касается того психического состояния, которое именуется медиумизмом, то сущность последнего в настоящее время трудами выдающихся психологов и невропатологов в значительной степени выяснена; но большинство тех явлений, которые наблюдаются при медиумизме, до сих пор еще ждут научного изучения и объяснения. И только это последнее в состоянии положить предел возникновению и распространению спиритических суеверий и фантастических теорий, которые находят себе оправдание в неугасимой потребности человеческого духа объяснять наблюдаемые явления.

«Не следует удивляться, − справедливо замечает Dessoir, − тому обстоятельству, что спиритизм захватывает все более широкие круги вокруг себя, раз представители науки до сих пор презрительно отказываются исследовать факты, лежащие в основе мистико-религиозных теорий, и таким образом отнять почву у предрассудков»; «...нет ничего более неправильного и антинаучного, как трусливый страх перед этой областью − особенно в наши дни, когда, к счастью, отказались уже от такой же тактики по отношению к гипнотизму».[35] Задача положительной науки заключается в том, чтобы между двумя одинаково ненаучными крайностями − отрицанием фактов и фантастическим толкованием их − проложить путь к отысканию истины.

Что же такое медиумизм как психическое состояние? Большинство авторов, занимавшихся исследованием этого вопроса, сходятся в том, что медиумизм есть такое состояние, когда нижнее сознание освобождается от связи с верхним и действует независимо от последнего, хотя и рядом с ним. Дело в том, что у так назыв. «нормальных» людей деятельность обоих сознаний настолько тесно связана, настолько прочно ассоциирована, что самостоятельная работа одного из них невозможна: проявление психической деятельности нормального субъекта есть лишь результат координированной работы верхнего и нижнего сознаний,, хотя это проявление и исходит от одного верхнего сознания; характеристикой нормальной личности является прочная ассоциация всех элементов и комплексов общего сознания.

Но при некоторых состояниях нашего общего сознания, обусловливаемых неизвестными пока причинами, имеет место недостаточная или слабая ассоциация, благодаря которой наступает частичная диссоциация элементов сознания. Эта диссоциация может достигать различных степеней по своей длительности и объему затронутых ею областей сознания. При диссоциации или недостаточно прочной ассоциации всего комплекса сознания отдельные элементы его в состоянии проявлять свою деятельность самостоятельно, почти без всякой связи с остальным сознанием, и тогда мы получаем картину различных «истерических» проявлений, начиная от графического автоматизма и кончая ясно выраженной истерией. Называя графический автоматизм «истерическим» проявлением, мы, однако, очень далеки от того, чтобы отождествлять медиумизм с истерией, как это склонны делать многие. Общее между этими двумя состояниями лишь то, что в обоих случаях имеет место диссоциация или недостаточная ассоциация элементов общего сознания; но разница между ними значительна.

При истерии диссоциация является лишь одним из симптомов, характерной же для истерии нужно считать легкую подвижность элементов сознания, благодаря которой диссоциация одних элементов может также быстро исчезнуть, как может наступить ненормальная ассоциация других элементов; при истерии мы одинаково встречаемся с нарушением нормальных ассоциаций и появлением ассоциаций необычных, характерным же свойством этого состояния психики является легкая подвижность элементов сознания. И это же свойство истерии делает подверженных ей лиц столь благодарными объектами для гипнотического внушения: последнее всегда оперирует с отдельными элементами или комплексами сознания, соединяя или разъединяя их по произволу; само собою разумеется, что -легче всего этого достигнуть у тех лиц, у которых элементы сознания находятся в слабой связи и легко подвижны.

Совсем иначе обстоит дело с медиумическими лицами: для последних характерна не легкая подвижность элементов сознания (которая, конечно, тоже может встречаться у них), а именно сама диссоциация при почти полной её устойчивости. Диссоциация эта касается всегда двух почти равнозначащих сфер сознания, из которых каждая представляет собой весьма сложный комплекс и может функционировать как цельное сознание со всеми его атрибутами; одну из них мы назвали верхним, другую  −  нижним сознанием. Диссоциация этих двух сфер обусловливает возможность большей или меньшей независимости каждой из них,, что и проявляется, между прочим, в автоматическом письме медиумов.  −  Помимо указанной разницы между медиумизмом и истерией имеется еще другая, о которой речь будет ниже.

По  P.Janet «медиумы, когда они хороши, представляют собою тип почти полного раздвоения, при котором обе личности совершенно не знают друг друга и развиваются независимо друг от друга». По Grasset «медиумы суть субъекты, нижняя психика которых очень активна, весьма легко отщепляется от верхней и очень быстро осуществляет свою психическую деятельность в поступках»[36] или еще так: «медиум есть субъект, одаренный живым воображением нижней психики и в то же время сильною способностью к диссоциации обеих психик».[37]

Хотя диссоциация обоих сознаний у медиумов отличается сравнительной устойчивостью, она, во всяком случае, непостоянна: временами, под влиянием невыясненных еще причин, диссоциация исчезает; вместе с нею исчезает условие для самостоятельного проявления деятельности нижнего сознания  −  и способность к графическому автоматизму пропадает; через некоторое время  −  несколько дней, недель или даже месяцев  −  вновь наступает диссоциация и исчезнувшая было способность возвращается.

Я счел нужным несколько остановиться на указании сходства и различия между истерией и медиумизмом потому, что большинство авторов склонно считать медиумизм одним из проявлений истерии и строить на этом самое объяснение медиумических явлений; объяснение это сводится к тому, что все медиумы являются жертвами истерического самообмана или самовнушения. Этот вывод основан, несомненно, на очень поспешных обобщениях при весьма поверхностном знакомстве с самыми фактами. И мне остается только настойчиво рекомендовать всем, кто глубоко интересуется наукой, приняться за самое серьезное изучение всех проявлений медиумизма, так как такого рода изучение обещает науке богатую жатву, как это можно видеть уже из моих дальнейших исследований.

Выяснив сущность медиумизма, как психического состояния, и переходя к вопросу о проявлениях его, я займусь здесь только графическим автоматизмом медиумов, который дает нам богатый материал для весьма важных выводов. «Медиумизм,  −  говорит Джемс, −  есть явление очень сложное, и его лишь недавно начали изучать строго научным образом. Слабейшую степень медиумического состояния представляет автоматическое письмо; слабейшим проявлением последнего являются те случаи, когда субъект сознает те слова, которые пишет, но чувствует какой-то внешний импульс, понуждающий его писать. Далее следует бессознательное письмо, производимое даже во время чтения или разговора».[38]

Что касается идейного содержания автоматического письма медиумов, то большинство авторов (Dessoir, Janet, Flournoy, Grasset и друг.) считает его изложением идей нижнего сознания медиума: последнее проявляет в автоматическом письме свою разумную деятельность, пользуясь при этом нашими телесными органами, по-видимому, также искусно, как и обычное верхнее сознание. На этом между прочим основана отчасти вера спиритов в потусторонний мир: не зная, откуда берутся те вполне разумные ответы, которые получаются от «психографических» медиумов, спириты приписывают их своим духам; последние-де избирают медиумов орудием сношения с живыми людьми; иными словами, деятельность нижнего сознания медиума спириты приписывают своим духам. Такое объяснение содержания автоматического письма во многих случаях, несомненно, соответствует действительности, но оно не исчерпывает всех случаев пишущего автоматизма у медиумов.

Дело в том, что медиумы во время сеансов записывают иногда такие вещи, которых их нижнее сознание ни в коем случае знать не могло; так, напр., медиумы сообщают подробности из жизни сеансирующих, которых они видят первый раз в жизни. В подтверждение этого факта сошлюсь на Джемса, которого никто, вероятно, не решится заподозрить в мистификации или в отсутствии критического чутья. Вот что говорит он по этому поводу: «Странно только то обстоятельство, что лица, незнакомые со спиритическими традициями, говорят в состоянии (медиумического) транса от имени умерших, переживают иллюзии нескольких своих предсмертных агоний, сообщают сведения о своей жизни в стране «вечного лета» и изобличают недостатки у лиц, участвовавших в сеансе. Я не имею никакой теории, которую мог бы дать для объяснения многих фактов, виденных собственными глазами. Тем не менее я убежден на основании многочисленных наблюдений над одним медиумом в состоянии транса, что «дух» может быть совершенно непохожим на нормальную личность испытуемого. Могу указать на один случай, где «духом» был некий французский доктор, который, как я убедился, знал всевозможные обстоятельства жизни, а также живых и умерших родных и знакомых бесчисленного множества участников сеанса, которых женщина-медиум никогда не встречала прежде и не знала даже по имени... Я надеюсь, что мое личное заявление такого рода побудит, может быть, двух-трех читателей подвергнуть исследованию эту сферу явлений, которой так назыв. «жрецы науки» обыкновенно не удостаивают внимания».[39]

Итак, нижнее сознание медиума («дух» у спиритов) может сообщать посредством автоматически пишущей руки такие факты, которых медиум ни в коем случае не мог знать. Откуда же берется это знание к нижнему сознанию? Как попадает в нижнее сознание медиума знание о том, чего оно само никогда не видело и не слышало? Если принять во внимание, что медиум сообщает всегда факты из жизни присутствующих на сеансе лиц или вообще факты, известные кому-либо из присутствующих, то на поставленный вопрос может быть только один ответ: по-видимому, знание о фактах переходит из сознания присутствующих в нижнее сознание медиѵма без посредства внешних органов чувств; иными словами, все те непостижимые случаи, когда медиумы на спиритических сеансах сообщают сокровеннейшие мысли или интимнейшие факты из жизни присутствующих, я объясняю тем, что при этом происходит невольная передача на расстояние медиуму тех мыслей, которые шевелятся в мозгу у присутствующих  −  в их верхнем или нижнем сознании.[40]

Если бы это оказалось так, то в лице медиумов мы обрели бы тех субъектов, о которых я говорил в начале настоящей главы и которые могли бы служить нам перципиентами при постановке опытов передачи мыслей: в виду большой распространенности в наше время спиритизма, оперирующего всегда с медиумами, нужно думать, что число последних  −  особенно пишущих медиумов, которые представляют собою, как говорит Джемс, слабейшую степень медиумическаго состояния  −  не мало и, следовательно, каждый интересующийся данным вопросом исследователь мог бы без большого труда найти в месте своего жительства необходимого ему для опытов перципиента.

Читатель, конечно, понимает, что для выяснения настоящего вопроса необходимо было поставить ряд опытов с каким-либо медиумом; я и решил это сделать.

 

V. Новые опыты автора: передача зрительных представлений и эмоций.

 

Итак, исходя в начале предыдущей главы из факта «бессознательности» при восприятии мыслей и выяснив затем сущность так назыв. бессознательных процессов, я в конце пришел к заключению, что медиумы, представляющие собою тип людей, у которых нижнее сознание («бессознательная» сфера) проявляет посредством автоматического письма содержание своих идей независимо и без ведома верхнего сознания, могут оказаться подходящими перципиентами для постановки опытов передачи мыслей. Прейдя к такому выводу, я решил поставить ряд опытов для проверки выводов, а кстати и самих фактов, которые привели меня к этим выводам. Мне нужно было, следовательно, отыскать медиума, который согласился бы предоставить себя в мое полное распоряжение для исследований.

Случай  −  этот добрый ангел каждого исследователя  −  помог мне. Я узнал, что одна моя знакомая девица Лидия В. обладает способностью графического автоматизма, которую она открыла в себе, когда вздумала однажды в шутку устроить спиритический сеанс в компании со своими сестрами. Сеанс свой они устроили по шаблону спиритов, о котором я нахожу нужным сказать здесь несколько слов.

Дело в том, что на спиритических сеансах вместо карандаша в руках у медиума фигурирует чаще всего традиционное «блюдце», которым медиуму гораздо легче оперировать, чем карандашом; сеанс обыкновенно устраивается так: кладут на стол лист бумаги, на котором изображены в каком угодно порядке буквы алфавита; на лист кладут обыкновенное блюдце донышком вверх и на каком-либо крае блюдца чертят чернилами стрелку, направленную от центра блюдца к краю; медиум усаживается за стол и кладет кисть своей руки на блюдце, которое вскоре начинает двигаться; другое лицо садится по близости, следит за движением блюдца и записывает те буквы, на которые последовательно указывает стрелка, нарисованная на краю блюдца.

Сеанс начинается с того, что кто-либо из присутствующих задает «духу» вопрос о чем-либо; через некоторое время рука с блюдцем начинает медленно двигаться и своей стрелкой указывать последовательно буквы, перед которыми блюдце обыкновенно на мгновение останавливается; из этих букв, которые пунктуально записываются другим лицом, составляются слова, фразы и длинные рассуждения, служащие ответом на поставленный «духу» вопрос. Во время сеанса медиум может разговаривать, заниматься чем угодно и часто даже не глядеть на лист с алфавитом, а рука тем не менее будет двигаться к определенным буквам и давать таким образом связный, толковый ответ на вопрос.

В этих опытах вместо карандаша фигурируют, следовательно, блюдце со стрелкой и готовый алфавит: это имеет много преимуществ перед карандашом и вот почему: когда медиум пишет карандашом, ему приходится проделывать ряд весьма сложных координированных движений, требующих к тому же много усилий в виду трения между бумагой и острием карандаша; при таких условиях медиум невольно может чувствовать, что именно он пишет, а потому полной «бессознательности» записывания можно достигнуть лишь при трансе медиума, что не всегда имеет место.

Когда же фигурирует блюдце и готовый алфавит, тогда дело значительно упрощается: рука, во 1-х, должна проделывать лишь самые простые движения (взад и вперед) и, во 2-х, имея точку опоры на блюдце с гладкими краями, она очень легко скользит по бумаге; если к этому прибавить еще, что медиум может совершенно не глядеть на алфавит, то станет понятным, что при таких условиях медиум в состоянии очень легко автоматически «записывать» ответы и в то же время совершенно не знать их содержания, хотя он и очень далек от транса.

Вот почему и я в своих опытах, о которых речь будет ниже, нашел для себя удобным воспользоваться спиритическим шаблоном, заменив лишь традиционное блюдце куском простого картона, вырезанного в виде треугольника и укрепленного на трех костяных запонках: такой треугольничек  −  планшетка  −  очень легко и бесшумно скользит по бумаге и каким-либо концом своим или укрепленной на нем бумажкой стрелкой указывает на буквы.

Прежде чем приступить к изложению своих опытов с Лидией В., которые были произведены мною в конце 1906 и начале 1907 гг., считаю не лишним сообщить несколько данных о самой Лидии. Ей 18 лет от роду; она окончила гимназию и в настоящее время учится на Высших женских курсах. С объективной стороны Лидия никаких аномалий не проявляет: чувствительность везде нормальна, анестезий не замечается, рефлексы слегка повышены. По характеру своему она  −  человек спокойный, сдержанный, несколько флегматичный и вдумчивый; в семье пользуется некоторым влиянием на других. Будучи вообще довольно самостоятельным человеком, она, однако, обнаруживает частенько недостаток воли там, где надо принимать быстрые решения и действовать. Из биографии её важно отметить один факт: когда ей было 8-9 лет от роду, она в течение продолжительного времени страдала зрительными галлюцинациями, на почве которых сплетала иногда увлекательные «тарасконады»; лишь по исчезновении этих явлений родные поняли, что это было нечто ненормальное; сама же Лидия ничего не помнит о том периоде своей жизни и о своих видениях. Небезынтересно еще отметить, что одна сестра её страдает форменными припадками истерии, хотя и в слабой форме. Больше ничего заслуживающего нашего внимания ни в Лидии В., ни среди её родных нет.

Итак, я, располагая подходящим психологическим объектом, приступил к исследованию интересующих меня медиумических явлений и проверке своих, так сказать, априорных выводов. В опытах моих, кроме меня и Лидии, принимала иногда участие её сестра, когда мне необходима бывала помощь третьего лица; она в таких случаях была незаменимым для меня по своей внимательности и терпеливости помощником-ассистентом.

Расположение опытов было такое же, как у спиритов: Лидия сидела за столом и держала руку на картонном трехугольничке; сестра её следила за движением руки и записывала буквы; я ставил вопросы. От спиритических сеансов мои опыты отличались, однако, одной маленькой и весьма существенной для моей цели подробностью: в спиритических кружках вопрос ставятся обыкновенно кем-либо из присутствующих вслух, а я в виду поставленной себе задачи решил ставить вопросы не вслух, а про себя.

В самом деле, если правильно было мое допущение, что в медиумических явлениях мы имеем дело с непосредственной передачей мыслей от присутствующих к медиуму, то я должен получить правильный ответ на вопрос и в том случае, если свой вопрос не произнесу совершенно; при такой постановке опыт становится чистым и весьма убедительным: если ни Лидия, ни сестра её не знают, что я задумал, то полученный правильный ответ не допускает никаких объяснений, кроме одного  −  ясного и простого: мысль передается непосредственно. Вот мои первые опыты:

 

Вопрос. Как отделаться от скверной привычки?

Ответ. Я скажу  −  больше выдержки.

Вопрос. Как бороться с неудачею в жизни?

Ответ. Энергия и бодрость духа  −  почти все в жизни; пусть неудача не сломит бодрости духа  −  тогда все хорошо.

Вопрос. Чем объяснить это явление?

Ответ. Нужно верить в силу сверхъестественного, но и критически разбираться в этом.

 

Я еще раз подчеркиваю, что вопросы свои ставил мысленно, так что ни Лидия, ни сестра её не могли знать их; тем не менее, ответы, как это видно, не были случайными, а прямо отвечали на вопрос. Возможность мистификации со стороны Лидии (если бы она была способна на это) совершенно отпадала, так как она не только не знала, что я задумал, но и не знала также, что написала. Все это происходило совершенно автоматически: мы разговаривали, смеялись, шутили над духами, а в это время рука Лидии медленно двигалась к определенным буквам, и ассистент записывал их.

К этому я должен прибавить еще следующую подробность: азбука была набросана карандашом на обыкновенном газетном листе, и буквы алфавита были так слабо видны, что для того, чтобы различить их, мне и сестре Лидии приходилось наклоняться к самому столу; между тем Лидия не только не наклонялась к листу, но часто даже не глядела на него. Это обстоятельство сначала вызывало мое недоумение: как могла рука Лидии двигаться к определенным буквам, раз Лидия не глядит на них?

Мое недоумение, однако, вскоре рассеялось: видоизменив несколько постановку опытов, я убедился, что, хотя Лидия не глядит на буквы, она тем не менее их видит бессознательно, т. е. не верхним, а нижним сознанием. В самом деле, стоило мне только завязать Лидии глаза или велеть ей закрыть их, как рука переставала двигаться или блуждала в беспорядке во все стороны; ясно, что участие зрения Лидии в моих опытах было необходимо, но, по-видимому, Лидия видела буквы не прямым, а периферическим зрением; в последнем случае можно, как известно, многое видеть и не сознавать. В переводе на наш язык это значит, что нижнее сознание Лидии во время опытов видит буквы алфавита периферией глаза.

Итак, приведенные опыты доказали мне основательность моей гипотезы о сущности медиумических «откровений». Желая, однако, всячески проверить ее, я пошел дальше. Если мое объяснение верно, т. е. если, действительно, тут происходит мысленное внушение, то я должен был ожидать, что любое задуманное мною слово передастся и запишется таким же путем. Опыты, поставленные в этом направлении, не замедлили подтвердить мое ожидание и в то же время обнаружили ряд интересных «ошибок». Вот несколько таких опытов:

 

Задумано:	Написано:
свеча	свечка
подушка	к... ш... подушка
снег	сигнал
кровать	револьвер
кровать	приволье
бумага	бумага
лошадь	лошадь
газета	журнал
икона	рожа
стакан	самовар
поле	трава
лоб	слово
сенега	сн... нех...
Алексей	Александра
Николай	Николай
звонок	звонок
река	лодка

               

Несмотря на много «ошибок» в написанных ответах, опыты эти должно признать весьма убедительными в смысле доказательства передачи мыслей при автоматическом письме медиумов: из этих опытов очевидно, что медиум, действительно, воспринимает мысли, возникающие у другого лица, и записывает их автоматически.

Что же касается «ошибок», то характер их в общем сводится к какой-либо ассоциации: либо по смежности, либо по контрасту, либо по сходству звуковому или зрительному. Этот характер ошибок является, как я выше сказал, интересным для нас, ибо он дает важные указания для выяснения самого процесса передачи мыслей. В самом деле, если вместо задуманного мною слова, передается помимо моей воли и моего ведома другое слово на основании ассоциации по сходству (звуковому: снег  −  сигнал, лоб  −  слово, кровать − приволье) или по смежности (газета  −  журнал, стакан −  самовар), то, очевидно, эти ассоциативные образы возникли в моем нижнем сознании в связи с протекавшими в моем верхнем сознании мыслями-словами. Если же это так, то, значит, не только автоматическое записывание, как это я выше объяснял, осуществляется нижним сознанием, но и самое возникновение мысленных образов у агента и восприятие их медиумом имеет место в нижнем сознании того и другого; иначе нельзя объяснить возможность совершенно неожиданных «ошибок» по ассоциации.

Таким образом, весь процесс разыгрывается преимущественно в пределах нижнего сознания агента и медиума: образ, возникающий в верхнем сознании агента, передается его же нижнему сознанию или вызывает в нем какой-либо ассоциативный образ; возникший таким путем в нижнем сознании агента образ сопровождается выделением психической энергии, которая устремляется из мозга агента и тем или иным путем достигает мозга медиума; здесь она вызывает соответственный образ в нижнем же сознании, которое автоматически записывает его. Следовательно, автоматическое письмо медиума в данном случае нужно рассматривать, как реакцию нижнего сознания на возбуждение, пришедшее извне в виде психической энергии другого лица: автоматическое письмо медиума есть психический рефлекс, осуществляемый нижним сознанием.

При таком взгляде на сущность медиумической способности становится понятным очень многое из того, что происходит на спиритических сеансах. В самом деле, в нижнем сознании участников сеанса может в связи с тем или иным вопросом, который ставится «духу», возникнуть целый ряд ассоциативных образов, о которых верхнее сознание в данный момент не будет иметь никакого представления; эти ассоциативные образы, которые могут содержать в себе много интересного, передадутся нижнему сознанию медиума и автоматически запишутся им; неудивительно, что полученная таким образом автоматическая запись сообщает нам иногда такие интимные подробности или сокровенные тайны участников, что последние невольно испытывают панический трепет и легко склоняются к допущению сверхестественного вмешательства в лице всеведущих «духов».

А раз идея о «духах» приобретает себе много сторонников и вера в «духов» прочно укрепляется в сознании спиритов, то получается уже заколдованный круг, из которого спириты собственными силами не в состоянии выпутаться. В самом деле, спириты населили своими «духами» весь видимый мир; верой в «духов» отравлено сплошь все сознание  −  верхнее и нижнее  −  спиритов; «духи» завладели их сознанием и вытеснили оттуда здравую критическую мысль; в силу этого, когда спириты ставят «духу» вопрос, то нижнее сознание их ждет ответа именно от «духа» и даже от определенного «духа» (так наз. покровителя данного кружка); возникающие при этом образы и представления будут передаваться нижнему сознанию медиума, который автоматически записывает; разумеется, что эта запись будет рассказывать нам о тех «духах» и даже от имени тех «духов», которыми заселено все сознание спиритов: медиум, будучи даже совершенно свободен от спиритических бредней, все-таки запишет автоматически все эти бредни; словом, характер и содержание ответов медиума зависит от того, что думают и чувствуют участники сеанса.

В этом отношении весьма любопытно признание, которое делает убежденный спирит итальянский проф. Лаппони: «удивительна легкость,  −  говорит он,  −  с какой духи умеют приспособлять свои вкусы ко вкусам своих почитателей... Духи разделяют убеждения, исповедуемые участниками сеанса: они благочестивы с верующими, нежны и сентиментальны с влюбчивыми, благоразумны с рассудительными, положительны и практичны с деловыми людьми; отличаются знаниями перед теми, кто любит науку; веселы  −  с любящими пожить; простоваты и неотесанны с простыми людьми».[41]

Это обстоятельство представляется спириту Лаппони до того странным, что он, спирит, готов даже допустить в таких случаях мистификацию со стороны медиумов. С нашей точки зрения нет, конечно, нужды в таком допущении, которое и со спиритической стороны не должно быть приемлемым хотя бы потому, что указанное Лаппони обстоятельство является на спиритических сеансах не исключением, а правилом. Дело, как я выше указал, объясняется гораздо проще: на сеансах , медиумы по существу своему суть не что иное, как мысленное или психическое эхо своих соседей.

Однако, необходимо сделать оговорку, что не всегда это бывает так, т. е., что не всегда медиумы бывают только эхом. Дело в том, что нижнее сознание медиума не представляет собою чистого листа, а подчас бывает заполнено собственным содержанием; в зависимости от этого и могут получаться иногда самые разнообразные и неожиданные записи: если нижнее сознание медиума совершенно или почти свободно от собственного содержания, оно будет точно записывать всякую полученную психическую «телеграмму»; если же оно чем-либо занято, то в ответ на вопрос может записаться иногда такая чушь, что останется только руками развести. Так, напр., в самом начале моих опытов с Лидией В., когда сознание её было, по-видимому, не совсем свободно от «духов», я на вопрос «кто ты?», мысленно обращенный мною к «духу», получил следующий ответ: «Печальный демон я, дух изгнанья, спутник зла, вселяющий сомнение и порок». Но стоило мне только развить перед моей барышней здравые мысли о сущности автоматического письма, как такого рода ответы совершенно исчезли.

Однако, время от времени, «отсебятина» в каком-либо другом роде все-таки появлялась, и к этому надо всегда быть готовым, чтобы не приходить в тупик; так, напр., на задуманное мною слово «полотенце» я получил следующий ответ: «несчастие у всех, а в душе каждый думает плохо о другом». Чаще всего «отсебятина» в ответах Лидии появлялась тогда, когда у неё бывали какие-либо душевные неприятности; в таких случаях необходимо было прекращать опыты на несколько дней, пока нижнее сознание Лидии приходило в равновесие.

Выше мы видели, как небольшой анализ «ошибок» в ответах Лидии дал возможность выяснить отчасти самый процесс передачи мыслей. Переходя теперь к выяснению условий, благоприятствующих этому процессу, мы можем найти соответственные поучительные указания также в упомянутом анализе.

Читатель помнит, что на основании опытов с Софьей Штаркер я пришел к заключению, что характер ошибок при передаче мыслей  −  зрительный или слуховой  −  обусловливается, по всей вероятности, типом мышления у агента; на этом же основании я тогда заключил, что у меня лично преобладает зрительный тип мышления. Анализируя теперь ответы Лидии на задуманные мною слова, я заметил также, что лучше всего передавались названия предметов, которые находились перед моим взором  −  физическим или умственным, т. е. на которые я непосредственно глядел или которые себе представлял; если же случались ошибки, то они были ассоциациями преимущественно оптического характера.

В виду этого я пришел к заключению, что мыслю главным образом зрительными образами и что возникающая в моем мозгу психическая энергия достигает гораздо большего напряжения при зрительных впечатлениях, чем при слуховых; степень же напряжения психической энергии должна всецело зависеть от силы зрительных впечатлений: чем последние будут ярче и многообразнее, тем выше должно быть напряжение возникающей психической энергии и, следовательно, тем успешнее должны быть результаты опытов при мысленном внушении.

Чтобы проверить эти выводы, я поставил ряд новых опытов, для которых воспользовался столь модными в наше время иллюстрированными открытками: последние представляют громадный выбор всевозможных видов, которые по богатству красок и разнообразию содержания, несомненно, производят на наш глаз сильное впечатление, несравнимое с впечатлением от обыкновенных предметов.

Расположение этих опытов было следующее: Лидия сидела, как всегда, у стола и держала руку на картонной планшетке; против неё сидела сестра её и записывала буквы на листочке так, чтобы Лидия не могла видеть, какие именно буквы пишутся; я усаживался неподалеку от Лидии (иногда сзади неё), доставал из своего бокового кармана открытку, принесенную с собой (следов., она не могла быть известна ни Лидии, ни сестре) и, держа открытку пред собой так, чтобы никто не мог ее видеть, начинал глядеть на нее. Через некоторое время (иногда 5-10 мин., иногда полчаса и больше) рука Лидии начинала медленно двигаться по листу и указывать носиком картона определенные буквы, которые точно записывались ассистентом (сестрой Лидии). Когда ассистент сообщал мне, что записалась целая картина, я прекращал опыт. Во время самого писания мы отнюдь не хранили благоговейного молчания, а, наоборот, разговаривали о различных вещах, шутили, смеялись  −  словом, вели непринужденную беседу; при этом я, однако, не забывался ни на секунду и держал открытку все время так, чтобы никто не мог ее видеть.

И вот при таких условиях опыта оказалось, что Лидия автоматически описывала содержание открыток, которые находились в моих руках; при чем, описания-ответы содержали часто указания на такие характерные детали изображенных на открытке видов, что факт передачи их не мог быть объяснен никакими случайными совпадениями; опыты с открытками окончательно решили вопрос о сущности медиумических явлений и в то же время доказали с поразительной убедительностью возможность мысленного внушения не только отдельных слов, но целых картин.

Я не стану здесь приводить всех своих опытов с открытками: эти опыты убедительны не своим количеством, а, так сказать, индивидуальностью каждой открытки-задачи и характерностью описания-ответа; в этих опытах один положительный результат дороже и убедительнее, чем десяток отрицательных; но у меня, однако, на десяток положительных попадался один отрицательный, что, конечно, еще более убедительно. Вот для иллюстрации несколько опытов:

 

Опыт 1. Передо мной следующая открытка: подернутая легкой рябью поверхность моря; далеко на горизонте линия гор; на первом плане, справа, каменистый берег, около которого бьется рыбачья лодка; над лодкой на берегу стоит, облокотившись на деревянные перила, молодая женщина в чепце и глядит в море.

Точно записанный ответ гласит: «голубоватая даль... там небо сливается с синеющим морем., кругом необъятный простор... море, как в сказке  −  спокойно... синее, красивое... какие мысли могут явиться среди этого простора... как легко вздохнет здесь всякий... вот там, опершись руками на какой-то столб, видна как будто фигура... сколько тоски в этой позе... тоски по простору и по той красоте, которую она видит только здесь... среди самой необъятной природы».[42]

 

Опыт 2. Открытка изображает: зеленое поле; справа на первом плане желтые колосья и яркие полевые цветы; вдали группа домиков, окруженная деревьями; фон картины  −  голубое небо с бело-молочными облаками и птицами в виде точек.

Ответ: «Голубое небо... яркие цветы... на горизонте чуть виднеются какие-то постройки... осененные деревьями... вдали будто точки видны... будто что-то живое... далеко будто узенькая полоска чего-то светлого... может быть, это облака легкой грядой проходят...»

 

Опыт 3. Открытка: слева виден кусочек моря; всю же открытку занимает высокий каменистый берег, покрытый местами кустарником; на берегу подымается высокая белая (должно быть меловая) скала, у подножия которой  −  маленькая избушка.

Ответ: «Белые горы... блестящие... внизу, у подножия ютится домик... зелень тоже видна...»

 

Опыт 4. Открытка: гладкая поверхность озера; вдали ровная линия гор, у подножия которых на берегу озера видны в двух местах дома; на первом плане женщина стоит в лодке и, упираясь шестом в дно озера, передвигает лодку.

Ответ: «Вода... ощущение свежести и тихий шум воды... небо ли так отражается в воде своей синевой... или то просто цвет моря сапфирный... вот что-то тихо качается... на волнах... как будто лодка... что-то черное поднимается в ней... это человек... женщина...»

 

Этих примеров пока достаточно. Я не стану долго останавливаться на них, так как опыты эти слишком убедительны, чтобы нужно было еще тратить слова: никакие слова не могут быть так красноречивы и убедительны, как сами факты; пусть же все, кому дороги интересы и прогресс науки, убедятся путем контрольных опытов над подходящим медиумом в том, что приведенные мною факты соответствуют действительности; индифферентизм к этому со стороны серьезных психологов явился бы великим грехом перед наукой.

Наиболее интересным в приведенных опытах, помимо самого факта мысленной передачи сложных зрительных образов, является еще характер описаний-ответов: во-1-х, они производят такое впечатление, будто сам медиум находится в той обстановке природы, которую он автоматически описывает на основании полученных мысленных «телеграмм», и во 2-х, описание картин сопровождается иногда рядом вызванных последними эмоций.

Что касается первого обстоятельства, то, невидимому, для нижнего сознания медиума безразлично, откуда приходят к нему впечатления: из внешнего ли мира действительного или от копии его на картине, через верхнее ли сознание самого медиума или через верхнее сознание агента с мысленной передачей их медиуму; оно, это нижнее сознание, не входит и, вероятно, не может входить в оценку способов поступления к нему впечатлений из внешнего мира: оно оценивает лишь самые впечатления и старается на основании их составить себе представление о внешнем мире.

Что касается второго обстоятельства, т. е. эмоциональной окраски полученных от медиума описаний-ответов, то было бы интересно решить вопрос, где возникают эти эмоции  −  у меня, когда я гляжу на открытку, или в нижнем сознании медиума, когда оно оценивает полученные впечатления, т е., иными словами, передаются ли от меня вместе с зрительными образами также и вызванные ими эмоции, или последние возникают уже в нижнем сознании медиума; целый ряд фактов, о которых речь будет еще ниже, доказывают, что имеет место и то, и другое; во всяком случае не подлежит сомнению, что вместе с зрительными образами могут передаваться и соответственные эмоции  −  иногда же передаются почти исключительно одни эмоции.

В общем, нижнее сознание медиума является как бы эхом тех впечатлений, которые попадают или возникают в сознании другого лица, или еще лучше сказать, что нижнее сознание является как бы «говорящей» светочувствительной пластинкой фотографического аппарата: какие впечатления в него попали, о тех оно нам автоматически и точно сообщает посредством соответственных знаков живой речи; нижнее сознание медиума есть живой регистрирующий аппарат для восприятия мысленных образов другого лица.

Таковы те выводы, которые можно сделать на основании вышеприведенных опытов. Считаю нужным тут же заявить, что нахожу излишним всякий раз подолгу останавливаться на доказательстве правильности моих выводов: дальнейшие опыты сами покажут, насколько я был прав; факты, повторяю, убедительнее всяких слов  −  я же ручаюсь за непреложность сообщаемых мною фактов.

Из целого ряда опытов, подобных вышеприведенным, я заметил также, что лучше всего передавались те открытки, на которых были изображены достаточно широкие по своим перспективам картины, т. е. картины природы с открытым горизонтом и многими характерными подробностями, хорошо заметными в окружающей природе; картины, изображающие тесную улицу или сцену в комнате, передавались плохо; с большим трудом или совсем не передавались изображения отдельных предметов или животных. Чем шире горизонт на картине, чем больше в ней простора для глаз, тем точнее и лучше передается она; описание картины начинается обыкновенно с общих контуров, перспективы, горизонта, а затем идут уже частности, о которых иногда лишь мельком или совсем не упоминается, хотя бы эта частность на самой открытке занимала большое место. В этом можно убедиться уже из приведенных опытов, но вот для примера еще один интересный в этом отношении опыт.

 

Опыт 5. На открытке изображено: желтое поле; вдали на горизонте темные пятна деревьев и как будто строение; на первом плане высокая зеленая трава и слева группа деревьев, перед которыми на самом первом плане изображена почти во всю ширину открытки большая белая собака, которая держит в зубах зайца и одновременно делает стойку перед какой-то дичью, летающей тут же в траве.

Ответ: «Голубой горизонт... яркая зелень... полоской тянется темная зелень... больше ничего не видно., что-то виднеется... как будто даже живое... какое-то животное... пожалуй несколько... не разберу... какая-то корова что ли... не знаю».

Итак, собака, которая изображена во всю ширину открытки, представляется нижнему сознанию Лидии, как что-то едва заметное, с трудом различаемое; нижнее сознание как будто находится среди той природы, которую оно описывает; в самом деле, если представить себе наблюдателя находящимся где-либо в этом поле, то весьма возможно, что большая собака в высокой траве будет издали едва видна и ее с трудом различишь от коровы или другого животного.

Как объяснить себе то обстоятельство, что картины без широких перспектив и отдельные, даже крупные, детали на других картинах часто очень плохо или совсем не передаются,  −  об этом я скажу впоследствии. А пока замечу лишь, что из этого отнюдь не следует делать вывод, будто картины с широкими перспективами обыкновенно так похожи друг на друга, что удачные ответы медиума можно объяснить случайным совпадением; пусть господа скептики говорят, что им угодно, но я скажу, что ответы, где помимо описания общего фона указываются такие характерные детали, как: женщина, облокотившаяся на перила; черная фигура в лодке; белая скала с избушкой у подножия и друг.,  −  такие ответы никакими случайными совпадениями объяснить нельзя: это слишком очевидно и убедительно, чтобы нужно было тратить слова на доказательства.

Наконец, из своих опытов я заметил еще следующее: для того, чтобы картина передалась, нет нужды глядеть на нее все время, пока Лидия пишет; достаточно лишь одну минуту вглядеться в открытку и затем спрятать ее  −  она все равно передастся. Мало того, волевое усилие, т. е. верхнее сознание ровно никакой роли при передаче той или иной детали не играет: я могу, как угодно, долго и упорно глядеть на какую-либо, даже очень крупную, деталь на картине с желанием ее передать Лидии, но из этого может ровно ничего не выйти  −  передастся только то, что моему нижнему сознанию больше говорит, чем верхнему. Так, в последней открытке я очень хотел, чтобы собака с зайцем в зубах передалась, и потому очень упорно глядел на нее; а между тем она все-таки едва-едва передалась. С другой стороны, передаются часто такие детали, на которые я ровно никакого внимания во время опыта не обратил и лишь по прочтении ответа узнал про их существование. На основании этого обстоятельства я нахожу возможным сделать тот вывод, что передача зрительных впечатлений совершается от моего нижнего сознания к нижнему сознанию Лидии почти без всякого участия нашего верхнего сознания.

Чтобы проверить это заключение, я поставил ряд следующих опытов. Из пачки имевшихся у меня в кармане открыток, состав которых мною постоянно обновлялся, я доставал первую попавшуюся и, не глядя на нее, т. е. не фиксируя ее своим взором, подносил на 2-3 секунды к своим обращенным в сторону глазам, затем прятал; при таких условиях я совершенно не знал содержания той открытки, которая была перед моими глазами  −  тем не менее автоматический ответ Лидии правильно описывал картину. Тут, след., открытку видело мое нижнее сознание, которое без участия моего верхнего сознания передавало ее нижнему сознанию Лидии.

Но вскоре я заметил, что при такой постановке опытов сравнительно часто писались совершенно неверные ответы, что при участии верхнего сознания (т. е. при фиксировании открыток) случалось редко; отсюда ясно, что верхнее сознание все-таки принимает некоторое участие в передаче картин  −  быть может, это участие выражается в контроле над правильностью полученных нижним сознанием впечатлений, при чем верхнее сознание играет роль электрической кнопки; нажимая эту кнопку, мы направляем психический разряд по определенному пути; характер же и сила действия, т. е. эффект разряда, всецело зависит от содержания нижнего сознания на этом пути.

Таковы общие результаты моих опытов над мысленной передачей непосредственных зрительных впечатлений от картин на открытках. После того я поставил ряд других опытов, которые должны были показать мне, передаются ли и как передаются зрительные образы воспоминания, т. е. воспроизведенные представления. С этой целью я, вместо того, чтобы глядеть на открытку, старался представить себе те действительные картины природы, которые я когда-либо видел, или вообще то, что я когда-либо видел и что оставило след в моей памяти. Вот несколько опытов такого рода.

 

Опыт 6. Задача. Я представляю себе Цейский ледник на Кавказе, где я был два года тому назад. Все залито солнцем. Я вспоминаю главным образом о себе, о проводнике, который вел меня за руку по скользкому льду, и о том, как я в одном месте чуть не полетел в расщелину. Об общей картине ледника я почти не думаю  −  по крайней мере сознательно.

Ответ: «Что-то необъяснимое, блестящее... искрится, горит... будто море разноцветных камней... озаренные ярким сиянием солнца... что-то белое вдали... будто молочные облака... а внизу что-то зеленеет... как красиво на снежном фоне  −  зеленая стена... а там синеет что-то ... точно подернутые дымкой вершины снежные... что же это блестящее... что-то черное на нем... маленькие пятна... что это... сверкающая величественная картина... черные точки шевелятся... очевидно, живое что-нибудь... черт возьми, как хорошо... весь мир где-то далеко... тут же одна природа... дикая, прекрасная...»

Должен ли я говорить, что описание это поразительно точно и поэтично передает общую картину, которую я тогда видел, и кончает той именно фразой, которая у меня вырвалась, когда я впервые взобрался на вершину и передо мной открылась великолепная картина освещенного солнцем ледника с окаймляющими его зелеными склонами гор; «черные же точки, которые шевелятся»  −  это были туристы, которые ушли часом раньше меня и которых я увидел вдали на леднике именно в виде только черных точек. Все это я вспомнил только после того, как прочитал ответ, а во время опыта об этом даже и не думал.

 

Опыт 7. Задача. Я вспоминаю дачу летом прошлого года; на траве перед домом дети играют в мяч; особенно мне мила одна девочка в белом платьице с мячом, который больше её головы; тут же несколько взрослых.

Ответ: «Что-то веселое маленькое... мелькает... что-то светлое... смех серебристый... ах, это детская фигурка... она поднимает тонкие руки... что такое она бросает... как мило она наклоняется... какая это игра... вот опять звонкий смех... круглый предмет летит... нежные милые создания... какое приволье им тут... на зеленом ковре... как играет солнце на этой прозрачной фигуре».

 

Думаю, что этих двух опытов достаточно, чтобы составить себе представление о факте и характере передачи воспроизведенных представлений.

Прежде всего ясно, что последние передаются так же, если не лучше, как и непосредственные зрительные впечатления от открыток. Затем бросается в глаза то обстоятельство, что образы воспоминания, независимо от моей воли, т. е. верхнего сознания, всплывают в моем нижнем сознании и передаются в том порядке, в каком они переживались мною в действительности; так я, вспоминая о леднике, представлял себе главным образом свое опасное движение по льду над расщелинами и именно эту картину хотел передать  −  однако, мое нижнее сознание передало общую картину ледника, которая, по-видимому, произвела на меня тогда более глубокое впечатление и оставила первый в хронологическом порядке след в моей памяти; остальные переживания на леднике были лишь деталью на общем фоне этой картины, и они почти не передались. Таким образом, еще раз подтверждается, что наше верхнее сознание почти никакого участия в передаче зрительных образов нижнему сознанию медиума не принимает.

Из приведенных опытов, далее, обнаруживается еще то обстоятельство, что воспроизведенные представления верхнего и нижнего сознания не совпадают друг с другом: в то время, как верхнее сознание вспоминает главным образом детали, которые, вероятно, сильнее запечатлеваются в нем,  −  нижнее сознание воспроизводит весь фон пережитого, который, по-видимому, лучше охватывается нижним сознанием. Общих же правил установить, во всяком случае, пока еще нельзя, так как опыт 7-й показывает, что и детали могут передаваться нижним сознанием с поразительной точностью: будто схваченные фотографическим аппаратом отдельные сцены и даже позы. Все, по-видимому, зависит от силы впечатления на нас той или иной детали.

Наконец, опыты с мысленной передачей воспроизведенных зрительных представлений показывают, что последние бывают сильно окрашены эмоционально и что источник этой окраски лежит во мне, а не в медиуме; из этого следует, что воспроизведение и передача зрительных образов сопровождается воспроизведением и передачей соответственных эмоций. Между прочим, этим фактом окончательно решается в положительном смысле вопрос о существовании аффективной памяти; два-три опыта такого рода, как приведенные, гораздо быстрее и убедительнее решают этот вопрос, чем все сложные рассуждения и косвенные доказательства, к которым до сих пор по необходимости приходилось прибегать: наши эмоции, несомненно, могут быть воспроизведены, причем хранилищем эмоциональных переживаний является, по-видимому, нижнее сознание.

Итак, в то время, как в опытах с Софьей мы имели дело главным образом, с передачей слуховых представлений, в настоящих опытах с Лидией мы наблюдаем почти исключительно передачу зрительных представлений и чувственных эмоций. При этом, так как с одной стороны мое личное участие в опытах в качестве агента устраняет предположение о возможности какой- либо мистификации и так как с другой стороны факт передачи сложных зрительных представлений исключает всякие окольные толкования  −  как-то: чтение мышечных движений, непроизвольное нашептывание и проч.  −  то совокупность всех приведенных опытов доказывает с поразительною ясностью и убедительностью тот факт, что мысли могут непосредственно передаваться от одного лица к другому.

Если же это так, то для научного объяснения данного явления остается одна только гипотеза  −  это именно та, которую я на основании теоретических соображений изложил во вступительной главе и на основании опытных данных развил в конце третьей главы. Я говорю о гипотезе психической энергии; эта гипотеза находится в полном согласии с данными опыта и с современными теоретическими взглядами на сущность всяких процессов, и только ею при настоящем состоянии наших знаний возможно вполне научно объяснить явление передачи мыслей. Постараемся же теперь придерживаясь этой гипотезы и тех выводов, которые были сделаны в конце третьей главы на основании опытов с Софьей, продолжить наши исследования.

Прежде всего, необходимо проверить некоторые наблюдения, сделанные над Софьей  −  именно те, что металлический проводник и непосредственный контакт облегчают передачу мыслей от агента к перципиенту или, иными словами, что металл и человеческое тело хорошо проводят психическую энергию. С этой целью мною был поставлен ряд опытов, в которых в качестве проводника служил мне круглый медный стерженек, длиною в 25 см и толщиною в 5 мм. Взяв один конец этого стержня в свою руку и велев Лидии держать другой конец его, я приступил к делу располагаясь так же, как и в предыдущих опытах, при этом, разумеется, я взглядывал на открытку так, чтобы никто ее не мог видеть.

И вот, быстрота и точность, с которой при этих условиях передавалась картина, оказались прямо поразительными: в то время как раньше автоматическое писание начиналось через 10  −  15 минут после начала опыта и передача всей картины длилась иногда час-полтора, теперь писание начиналось через 2-3 минуты и вся картина передавалась уже в течение 5-10 минут; при чем описание становилось таким точным, что ясно было, что нижнее сознание Лидии разбирается уже гораздо легче в полученных впечатлениях. Вот два опыта для иллюстрации сказанного.

 

Опыт 8. Задача-открытка. На первом плане пруд; вдали видны купальни; за купальнями зеленый берег с рощицей; слева на первом плане  −  высокая скала с растущими по краю деревьями. Небо синее с облаками.

Ответ: «Вода... вдали деревья на берегу... одной стороны что-то в роде обрыва... там вдали на воде виднеются разбросанные строения, с легкими облаками».

 

Опыт 9. Задача-открытка. Зима, слева обнаженные деревья, вдали строения, замерзший ручеек.

Ответ: «Зима... сероватый тон... обнаженные деревья... на горизонте строения...»

 

Передача каждой из этих открыток длилась, повторяю, всего 5-10 минут, лаконичность и точность ответов сами бросаются в глаза  −  даже детали передаются. Проделав еще значительное число таким же образом организованных опытов, я убедился, что медный стержень, действительно, ускоряет и улучшает передачу мыслей от меня к Лидии.

Видоизменив затем свои опыты таким образом, что я устанавливал контакт между мною и Лидией без стержня, держа ее непосредственно за кисть руки, я мог убедиться, что при таких условиях передача картины совершалась гораздо лучше, чем без всякого прикосновения; но можно было все-таки заметить, что при этом описание длилось гораздо дольше и было уже не таким точным, как при употреблении медного стержня. Из этого обстоятельства позволительно сделать тот вывод, что металлический проводник каким-то образом способствует быстрой передаче психической энергии от одного лица к другому. Возможно, что тут играют некоторую роль химические процессы и термоэлектричество, развивающиеся при соединении руки с металлом; во всяком случае, этот вопрос должен быть еще исследован ближе, но факт сам по себе не подлежит сомнению: медный проводник весьма ускоряет передачу психической энергии.

Из опытов с металлическим проводником выяснилось еще одно в высшей степени интересное и поучительное обстоятельство, которое тем более ценно, что я его совершенно не ожидал. Дело заключается в следующем. Обыкновенно я перед началом опыта выбирал некоторое время из пачки своих открыток наиболее интересную или перебирал в своем воспоминании пережитые впечатления, чтобы остановиться на каком-либо из них; сделав свой выбор, я приступал к опыту. И вот при опытах со стержнем иногда случалось, что вместо той картины, которую я выбрал, т. е. на которую глядел или которую воспроизводил в своей памяти, передавалась совершенно другая  −  именно одна из тех, которые я только что видел на открытках или (если объектом опыта были воспроизведенные представления), которые я перебирал в своей памяти.

Это было изумительно; долгое время я не мог объяснить себе этого явления, пока не остановился на одном предположении, которое вполне подтвердилось дальнейшими опытами и которое сводится к следующему. Когда я рассматриваю картины на открытках или переживаю в своем представлении виденные картины действительности, то какая-либо из них почему-то производит особое впечатление на мое нижнее сознание; возникающая при этом психическая энергия не успевает оставить мое тело к тому времени, когда я приступаю к опыту; поэтому, когда я вслед затем берусь за стержень, то энергия устремляется к Лидии и вызывает соответственные зрительные образы, которые и описываются. Картина же, которую я «сознательно» выбрал и которую хотел передать, попадает в нижнее сознание Лидии тогда, когда это последнее рефлектирует уже на первое возбуждение; поэтому она никакого эффекта не обнаруживает и, вероятно, не производит даже психического разряда.

Таким образом, я в данном случае представляю себе, что психическая энергия может накопляться на поверхности человеческого тела подобно тому, как электричество накопляется на конденсаторах и устремляется по проводникам.

Если это объяснение верно, то для предупреждения неожиданных сюрпризов следует перед началом каждого опыта отводить в землю случайно накопившуюся психическую энергию, прикасаясь к металлическим проводникам в комнате, напр., к трубам отопления или водопровода. Действительно, когда я стал это делать, у меня после того ни разу не было сюрпризов в роде вышеописанных; а до того они случались неоднократно. Это обстоятельство нужно признать лучшим доказательством правильности самого объяснения.

Резюмируя теперь результаты всех приведенных мною опытов с Лидией и придерживаясь развитой мною раньше гипотезы психической энергии, я могу сказать следующее:

1) Непосредственные зрительные впечатления и воспроизведенные представления, равно как и эмоции, могут передаваться от одного лица к другому без посредства внешних органов чувств.

2) По-видимому, передача эта совершается посредством психической энергии, которая, возникая во время мышления в мозгу агента, в состоянии распространяться оттуда по всем направлениям и, достигнув мозга перципиента, обусловливать появление у последнего соответственных представлений.

3) Весь процесс передачи и восприятия мыслей разыгрывается, по-видимому, в нижнем сознании обоих лиц, но при некотором участии верхнего сознания агента.

Что касается свойств психической энергии, то на основании приведенных опытов можно признать наличность следующих чисто физических свойств:

а) психическая энергия проходит через воздух, но отчасти задерживается им; 

b) она хорошо проводится человеческим телом и еще лучше медной проволокой;

c) она может скопляться на поверхности или оконечностях человеческого тела, покидая его довольно медленно;

d) если соединить наше тело с металлическим проводником, то психическая энергия устремляется по нему дальше и может таким образом переходить к другому лицу или в землю.

Таковы выводы из моих до сих пор сообщенных опытов; к этим выводам остается прибавить еще следующий: так как рассматриваемая нами энергия обладает психическими и физическими свойствами, то правильнее называть ее не психической, а психофизической энергией.

К дальнейшему исследованию этой энергии я перейду в следующей главе, а пока замечу лишь, что, как бы ни казались мои выводы на первый взгляд смелыми и даже невозможными, читатель не должен забывать, что все они покоятся на непреложных фактах. И неумолимая логика этих фактов должна привести всякого добросовестного научного исследователя к аналогичным заключениям: любовь к истине должна преодолеть всякий страх перед необычайностью и кажущеюся невероятностью выводов, логически вытекающих из правильно наблюденных фактов.

 

VI. Ясновидение и фиксация мыслей на бумаге.

 

Предыдущее исследование доказало нам существование психофизической энергии и выяснило некоторые свойства её. Продолжая это исследование дальше, я пришел к постановке новых опытов, которые пролили яркий свет на сущность рассматриваемой психофизической энергии и обнаружили новые свойства её. К изложению этих опытов я и намерен сейчас перейти, но сперва нахожу необходимым сообщить несколько данных, так сказать, исторического характера.

Когда я производил еще свои опыты над Софьей Штаркер, у меня сложилось предположение, что телепатия весьма родственна ясновидению или, говоря точнее, что способность читать мысли имеет много общего со способностью читать письма в запечатанных конвертах: в том и другом случае, полагал я, должна играть роль одна и та же энергия. Что касается способности читать письма в закрытых конвертах, то случаи такого рода описаны уже в научной литературе и сомнения в своей достоверности вызывать не могут. Такие случаи сообщались в Лондонском Обществе для психических исследований; затем в Париже Janet и Richet поставили ряд опытов, которые доказали наличность ясновидения у одной девушки и которые были предметом сообщений в Парижском Обществе физиологической психологии в 1886-1888 годах. В русской научной литературе имеется один в высшей степени убедительный и ценный случай, прекрасно описанный д-ром А.Н. Xовриным, старшим ординатором психиатрической лечебницы в Тамбове.[43]

Я остановлюсь несколько на работе Хорвина, так как это облегчит мою задачу в дальнейшем. Свои наблюдения Xоврин  производил над девицей М., 32 лет, страдавшей большой истерией и обладавшей между прочим способностью читать письма в закрытых конвертах. Факт этот засвидетельствован целым рядом врачей, которые присутствовали при опытах Ховрина, и двумя экспертизами, помещенными в журнале «Вопросы философии» в отделе протоколов Петербургского Общества экспериментальной психологии за 1892 и 1893 год; при чем по поводу решения одной присланной Обществом задачи собрание Общества пришло к заключению, что «факт ясновидения в этом случае был неподдельный».

Свою способность г-жа М. проявляла в сомнамбулическом и бодрственном состоянии. О содержании письма, которое ей давалось в руки только на время сеанса и в присутствии врача, М. сообщала вслух д-ру Xоврину, и он в точности записывал все её ответы. Для прочтения каждого письма иногда требовалось по 10-15 сеансов, из которых каждый длился 1-2 часа; в общем на прочтение одного письма требовалось иногда затратить целый месяц. Гораздо быстрее чтение происходило, когда г-жа М. находилась в трансе; тогда бывало достаточно иногда даже одного сеанса.

Самым интересным и загадочным обстоятельством в наблюдениях Xоврина являлся характер передачи содержания писем: г-жа М. передавала обыкновенно не подлинный текст написанного, а рассказывала о тех картинах, которые были описаны в письме.[44]

Упомянутый автор объясняет это тем, что «бессознательно» воспринятый текст письма вызывает затем у М. соответственные зрительные галлюцинации. Что же касается самой способности воспринимать текст закрытого письма, то Ховрин пытается объяснить это отчасти видением, отчасти прощупыванием написанных букв через бумагу; по его мнению, весь вопрос о способности М. сводится к вопросу об изощрении различительной способности её высших органов чувств  −  главным образом, зрения и осязания.

Проф. Анфимов, который совершенно несправедливо подвергает сомнению факт ясновидения у М. и самую возможность ясновидения, в то же время вполне основательно критикует объяснение Ховрина: «Одной гиперестезии зрения,  −  говорит Анфимов,   −  т. е. расширения оптической способности глаза совершенно недостаточно для ясновидения; для ясновидения требуется не только расширение оптического горизонта, а изменение modus in rebus в зрительных ощущениях, потому что при нем необходимо добиться прозрачности непрозрачных предметов и сред. Следовательно, глаз должен овладеть колебаниями, совершенно иным и по форме и скорости, чем колебания, воспринимаемые нами как свет. Едва ли такое положение биологически допустимо для нашего невооруженного глаза... Итак, для ясновидения... нужно создать новые внешние условия, при которых многие из не воспринимаемых теперь нашим глазом колебаний стали бы для него в положение лучей воспринимаемых. Следовательно, это будет тот же путь, по которому шли в своих величайших открытиях Herz и Roentgen».[45]

Считая в настоящее время невозможным ясновидение, проф. Анфимов лишь приносит дань прочно установившимся научным предрассудкам, от власти которых он не в силах отделаться; тем не менее он почти инстинктивно приходит к совершенно правильному заключению, что ясновидение может основываться только на восприятии таких лучей, которые могут проходить через непрозрачные предметы и среды; Анфимов только не додумался до того, что восприятие этой лучистой энергии может совершаться и помимо глаза, который приспособлен специально для световых лучей.

В виду изложенных соображений я и пришел к заключению, что ясновидение должно иметь много общего с непосредственной передачей мыслей  −  общего в том смысле, что в обоих случаях, вероятно, играет роль одна и та же энергия, которая обладает свойством проходить через непрозрачные среды и вызывать в нашем мозгу ряд представлений; а если это так, то лица, обладающие способностью «читать» чужие мысли, должны обладать также способностью читать письма в запечатанных конвертах. И вот, чтобы убедиться в этом, я еще во время своих исследований с Софьей Штаркер поставил над последней ряд опытов с целью выяснить, не обладает ли она способностью читать письма в запечатанных конвертах. Некоторые из тех опытов были удачны, другие  −  неудачны; в общем же, я вынес тогда такое впечатление, что Софья обладает указанной способностью.

Интереснее всего то обстоятельство, что в удачных опытах чтение закрытых писем носило тот же характер, как и в наблюдениях Xоврина: вместо подлинного текста Софья передавала мне содержание тех картин, которые были описаны в письме, т. е. передача Софьи носила характер зрительных галлюцинаций.[46] Так как, однако, опыты мои этого рода не были тогда обставлены всеми необходимыми гарантиями их научной безупречности и так как я по внешним обстоятельствам был лишен тогда возможности обставить их соответственным образом, то я и не счел удобным опубликовывать их, решив выждать накопления достаточного количества безупречного в научном отношении материала.

Теперь, производя свое исследование над Лидией В., я решил вновь проверить свое предположение о родственной близости явлений ясновидения и передачи мыслей и о тождестве той энергии, которая играет в этих явлениях главную роль. Прежде всего, я должен был решить вопрос, может ли Лидия В. при той обстановке опытов, которая была описана, сообщить содержание закрытых писем, взятых мною у посторонних неизвестных ей лиц. Чтобы совершенно устранить возможность мысленного внушения, я брал письма от совершенно неизвестных Лидии лиц; при чем, конечно, содержание писем и мне не было известно. Я лишь просил тех лиц, у которых брал письма-задачи, описывать свои непосредственные или воспроизведенные зрительные представления.

Процесс автоматического ответа происходил так. Лидия сначала брала в обе руки принесенное мною закрытое письмо и держала его 1-2 минуты; затем, держа письмо в своей левой руке, она клала правую руку на картон, которым указывала буквы. Через 5-10 минут после начала опыта рука начинала медленно двигаться и указывать буквы; я сидел против Лидии и записывал буквы: ассистент мне теперь не нужен быль. Во время самого писания мы по обыкновению вели себя непринужденно: болтали, шутили, смеялись  −  словом, наше верхнее сознание жило своей собственной жизнью. Опыт прекращался мною, когда записалась какая-либо картина или когда рука Лидии останавливалась на долгое время. По прекращении опыта я вскрывал конверт (обыкновенно хорошо закрытый и непрозрачный) и прочитывал вслух содержание письма; таким образом я поддерживал интерес к этим опытам самой Лидии, для которой это томительно-длительное сидение за столом над алфавитом было бы иначе невыносимой пыткой. Должен еще прибавить, что письма брал я у разных лиц, которых просил давать мне короткие письма (хотя бы в одной-двух фразах), чтобы пока не осложнять опытов. Вот результаты первых опытов.

 

Опыт 10. Задача-письмо. «Над поляной ярко сияет солнце».

Ответ: «Солнце... птицы... зелень... весело... песни ли там... что же такой шум... трудно определить».

 

Опыт 11. Задача-письмо. «Перед восходом солнца в лесной роще. Все покрыто росой. Птицы просыпаются и щебечут».

Ответ: «Что-то черное... какие-то большие темные контуры... ветер маленький... деревья шепотом рассказывают о чем-то... только что это за странный свет... какой-то розоватый блеск... розовые стали верхушки деревьев... точно свет утренней зари... свежо так... бодро... серебряная роса... большой красный шар виднеется»...

 

Опыт 12. Задача-письмо: «По улице движется толпа с красными флагами».

Ответ: «Глухой шум... будто ропот толпы... что-то громадное колышется... небывалая картина.... что- то спокойное, торжественное в этом народном шествии»...

 

Опыт 13. Задача-письмо: «В горах Кавказа. На склонах гор роскошная растительность. Везде ручейки и водопады».

Ответ: «Простор кругом... одна природа... неискаженная человеком... солнце... синее небо... зелень кругом... будто молодые стройные деревья... поднимаются... тихо журчит что-то... серебряной лентой извивается среди зелени... лесной ли ручей сверкает там или узкая снеговая полоска... нет... это как весенний поток несется... какой-то овраг»...

 

Этих писем пока достаточно. Писание каждого ответа длилось от 20-30 мин, до часа и более; обыкновенно после трех-четырех написанных слов рука останавливается на минуту-две; иногда пауза может длиться даже 10 минут. В общем, все четыре приведенных ответа были написаны в течение одного сеанса, который длился с перерывами 4-5 часов.

Прежде чем приступить к анализу полученных опытов, я должен сказать, что ни на минуту не должно быть подозрения, будто Лидия могла прочитать на свет содержание письма; за этим я тщательно следил, не говоря уже о том, что такое предположение по отношению к скромной правдивой Лидии представляется диким. Еще раз повторяю, что содержание писем мне совершенно не было известно до окончания опыта, когда я вскрывал письмо. Итак, приступим к анализу ответов.

Прежде всего не может подлежать сомнению, что ответы вполне соответствуют содержанию писем  −  следовательно, Лидия действительно обладает способностью автоматически «читать» закрытые письма, как я это и ожидал. Но в ответах-описаниях Лидии невольно бросаются в глаза следующие особенности: во-1-х, несоответствие между довольно краткими письмами и длинными ответами; во-2-х, удивительным должно казаться описание в ответах таких деталей, о которых в задачах вовсе не упоминается; наконец, в 3-х, все описания сильно окрашены эмоциями, о которых в письмах также не упоминается. Все это производит такое впечатление, будто Лидия прямо видит соответствующую картину, любуется ею, оценивает отдельные впечатления и резюмирует; словом, тут происходит то же, что мы уже видели при непосредственной передаче зрительных представлений: и там, и тут характер передачи одинаков.

Мало того, когда я на следующий день представил ответы тем лицам, у которых взял письма, то они были ошеломлены: оказалось, что описания-ответы сообщали подробности, которые имели место в действительности, но не были упомянуты в задачах; поразительно точным оказался также хронологический порядок в смене впечатлений пережитого и очень верно переданы были пережитые эмоции, о которых в задачах также не упоминалось.

Что же это означает? Как себе это объяснить?

Если мы приучимся глядеть фактам в глаза, если будем последовательны в своих рассуждениях и если не будем пугаться никаких выводов, как бы эти последние ни казались нам дикими и невероятными, то наука много выиграет  −  прежде всего она выиграет в темпе своего развития.

Итак, к какому выводу должно прийти на основании сообщенных фактов? Вывод может быть только один: по-видимому, мысль запечатлевается на бумаге непосредственно, т. е. помимо словесных знаков; по-видимому, та психическая энергия, которая в предыдущих опытах переходила от меня к Лидии по воздуху или по металлическому проводнику, может также переходить в бумагу, сохраняться в ней, переноситься вместе с ней в другое место и затем переходить к другому лицу, вызывая у него определенные представления. Как это на первый взгляд ни кажется диким и невероятным, мы все-таки должны не пугаться этого вывода, а постараться его проверить.

Помимо характера ответов (я привел лишь четыре опыта, а было произведено мною гораздо больше и все с тем же результатом) меня навели на вышеприведенную гипотезу еще другие факты  −  именно случаи, когда ответы совершенно не соответствовали содержанию писем, т. е., когда ответы, казалось бы, должны были доказать мне полную случайность их, если бы я был так же поспешен в своих выводах, как это свойственно предубежденным скептикам. Вот, например, два письма, взятые мною у брата, которого Лидия совершено не знает. Он  коммерсант, и голова его всегда полна коммерцией; когда я попросил его в конторе написать два коротеньких письма с двумя-тремя фразами и, запечатав в конверт, передать мне, то он взглянул на меня с крайним недоумением: это выходило за пределы его понимания; находя бесполезным посвящать его в суть своих опытов, я попросил не задерживать меня вопросами и исполнить просьбу; тогда он написал и передал мне оба письма уже запечатанными. Результаты получились следующие; прибавлю еще, что Лидия не знала, от кого эти письма.

 

Опыт 14. 3адача-письмо: «Жду с нетерпением расчетов, так как деньги нужны».

Ответ: «Странное поручение...»

 

Опыт 15. Задача-письмо: «Чувствую себя довольным в ожидании приезда главного фабриканта».

Ответ: «Завтра нужно платить проценты»...

 

Казалось бы, можно ли после таких ответов еще толковать о какой-то возможности читать закрытые письма? Да, читать  −  в том смысле, как это слово принято понимать  −  конечно, нельзя; но Лидия в последних случаях «прочитала» вовсе не то, что было написано, а то, что непосредственно запечатлелось помимо написанного: Лидия прочитала запечатлевшиеся на бумаге мысли. Что это именно так, меня убедил допрос, учиненный мною на следующий день брату: оказалось, когда он писал первое письмо, то не мог отделаться от недоумения по поводу того «странного поручения», которое я ему дал; когда же он писал второе письмо  −  первую пришедшую в голову фразу  −  то голова его была полна уже текущими делами и в том числе мыслью о необходимости, действительно, платить проценты по какому-то документу. И вот, то, что сильнее всего его занимало в момент писания, прежде всего и запечатлелось; написанные же им фразы, очевидно, лишь мимолетно промелькнули в верхнем сознании и следа не оставили.

Я выше сказал, что мы не должны пугаться выводов, а стараться их проверить. Так я и поступил, рассуждая при этом следующим образом. Если правильно мое предположение, что мысль фиксируется на бумаге непосредственно, т. е. помимо словесных знаков, то я должен получить удовлетворительный ответ на задачу и в том случае, когда вместо письма, т. е. листка бумаги с текстом, принесу Лидии пустой листок, над которым третье лицо продумало какую-нибудь картину и, следовательно, на котором должна была, согласно моему предположению, непосредственно зафиксироваться мысль того лица.

Опыты такого рода и были мною поставлены. Для этих опытов я взял несколько задач от разных лиц, причем задача состояла в следующем: данное лицо должно было продумать над листком почтовой бумаги какую-нибудь картину (воспроизведенную или непосредственную)  − в течение двух-трех минут в другой от меня комнате; затем, запечатав этот «продуманный» листок в конверт, передать его мне, у себя же оставить другой листок, на котором должно было быть описано содержание продуманной картины  −  этот второй листок должен был после служить для проверки полученного ответа.

Таких задач я взял несколько от разных лиц и отправился с ними  −  этими пустыми листками  − проделывать свои решительные опыты над Лидией В. Признаюсь, что, сознавая всю важность этих опытов, я приступал к ним с душевным трепетом и с готовностью отказаться от своих выводов, если указанные опыты окажутся неудачными. Но логика меня не обманула: она не завела меня в тупой угол, а подняла на такую высоту, с которой мне сразу открылись необъятно-широкие горизонты и богатейшие перспективы для дальнейшего развития научной мысли.

Расположение последних опытов было такое же, как и в описанных уже опытах с письмами  −  с той лишь разницей, что я предлагал Лидии вскрывать конверт и брать пустой листок в руки, чтобы облегчить предполагаемый переход психической энергии из листка в руку Лидии; но она не всегда вскрывала конверты  −  первые опыты были проделаны с закрытыми конвертами. Вот результаты их.

 

Опыт 16. Ответ на первый пустой листок: «что-то открывается... большое, зеленое... кажется мне, что это какое-то море зелени и цветов... или, может быть, глубокое тихоструйное озеро со своими водорослями... или бледными лилиями... аромат какой-то... это свежесть моря... может, это не море, а грезы... за ними же туманная даль... колышется что-то... рябит кругом... так прекрасно сказочно и хорошо».

Когда я этот ответ представил на другой день той барышне, которая дала мне задачу-листок, то оказалось, что у неё была записана на контрольном листке следующая картина, которую она когда-то видела и затем сама разрисовывала на полотне: «Морское дно; облепленная раковинами скала; водяные растения с желтыми цветами; на дне большой краб».

Оставляя пока всякия комментарии, я скажу лишь, что барышня была поражена точностью передачи общего фона картины и своих ощущений по поводу неё; мелкие детали, как и в предыдущих опытах, передались лишь отчасти.

 

Опыт 17. Ответ на пустой листок, полученный от другого лица: «темнота... вдруг блеск... что-то странное, чарующее... масса оттенков... что-то светлое... блестящее... солнце ли так сверкает в волнах морских... или то лунно-молочный свет бледного месяца... все это неопределенно и так неясно».

Этому листку соответствовала следующая запись: «Проходя недавно по мосту вечером, я увидел под мостом глыбы свеженаколотого льда; сверху падал свет дугового электрического фонаря; я остановился и некоторое время любовался переливами света в ледяных глыбах».

 

Опыт 18. Ответ на пустой листок от третьего лица: «Необъятный простор... что-то гладкое... расстилается... будто зеркало синее... будто весь небосклон отражается в нем».

Запись гласила: «Летом на берегу Женевского озера».

 

Опыт 19. Ответ на пустой листок: «Это было в чудный день... что-то ласкающее... разливалось в природе... бодрящее... этот неопределенный гул... говорящий о жизни... о весне... о любви... что это ласточки щебечут... неумолчный ли шум каждого атома природы... почему деревья стали такими красными... какая это светлая веселая картина».

Этому ответу соответствовала запись: «При въезде в лес меня поразила картина заходящего солнца, которое окрашивало верхушки деревьев в розовый цвет».

Я полагаю, что в виду характерности приведенных опытов не может быть и речи о каком-либо случайном совпадении ответов с задачами; а в таком случае эти опыты в связи с изложенными выше должны быть признаны вполне достаточными для того, чтобы решить стоящий перед нами основной и чрезвычайно важный вопрос: действительно ли мысль может непосредственно фиксироваться на бумаге?  −  и решить его утвердительно.

Однако, в этих опытах бросается в глаза богатая передача эмоций, которые почти покрывают собою всю зрительную картину, отодвигая ее в описании на задний план. Объясняется это тем, что содержанием задач были взяты воспроизведенные представления, которые, как мы раньше уже видели, бывают сильно окрашены пережитыми эмоциями; последние же передаются очень точно и иногда затемняют собственно зрительную картину. Поэтому, чтобы устранить по возможности участие эмоций и таким образом сделать передачу собственно зрительных образов более чистой и убедительной, я решил вновь воспользоваться открытками.

Лицам, у которых брал задачи, я предложил поступать следующим образом: выбрать заранее какую-либо открытку, затем взять листок чистой бумаги и, держа в руках перед собой листок и открытку, созерцать последнюю некоторое время (2-3 мин.); затем вложить листок в заранее приготовленный чистый конверт и прислать мне; открытку же оставить у себя для контроля полученного ответа. С такими задачами  −  пустыми листками «запечатленной» бумаги  −  я отправился вновь к Лидии В. проделать свои опыты. Вот результаты их.

 

Опыт 20. Ответ на 1-й пустой листок: «светло-зеленыя поля... там, кажется, лес вдали зеленеет... среди деревьев много строений... куполы видны... дальше гладкая поверхность воды... кажется, море...»

На соответствующей задаче-открытке было изображено: широкий морской берег; уходящее вдаль море; зеленые поля, рощи и посреди них  −  монастырь с многочисленными куполами.

 

Опыт 21. Ответ на 2-й пустой листок: «ясный чистый свет... синее чудное небо... прекрасная природа... кажется, будто зеркальная поверхность воды серебрится там, вдали... зелень деревьев склоняется к изумрудному озеру... меж деревьев домики»...

Задача-открытка изображала: не то речка, не то пруд; по бокам зеленые берега с расцветающими деревьями, которые отражаются в зеркальной поверхности воды; в двух местах  −  домики; вдали  −  мостик и человек на нем.

 

Опыт 22. Ответ на 3-й пустой листок: «светло-зеленое поле... будто что-то золотистое стелется по земле... переливается на солнце... ах, эго желтеющее поле... а там темнеет что-то... кажется, лесок... вдали какое-то строение... совсем простая постройка... вблизи видны фигуры в довольно пестрых нарядах».

Задача-открытка изображала: зеленое поле с золотисто-желтыми цветами в большом количестве; слева  −  видна ограда деревенской церкви и часть последней без купола; справа и дальше в глубь  −  перспектива закрыта темными лесистыми холмами, среди которых виден домик; на первом плане  −  несколько мужских и женских фигур в праздничных деревенских нарядах направляются к церкви.

 

Опыт 23. Ответ на 4-й пустой листок: «зеленое поле с яркими цветами... полосой тянется темная зелень... небо облачное.... на горизонте избушка... с крыльями... будто мельница...»

Открытка-задача изображала то, что было описано в ответе, но, кроме того, на поле еще паслись коровы и рядом с ветряной мельницей находился домик.

 

Мне кажется, что к последним опытам никакие комментарии не нужны: опыты эти по своей обстановке так убедительны, и смысл их так ясен, что каждый непредубежденный и любящий истину исследователь может и должен открыто и смело признать, что мысль непосредственно фиксируется на бумаге и может быть воспринята оттуда другим подходящим лицом. Как это ни кажется на первый взгляд диким, нелепым, невероятным, невозможным и прочее, не следует забывать, что вывод этот повелительно диктуется непреложными фактами, и отрицать этот вывод  −  значит отрицать факты.

Однако, прейдя к тому заключению, что мысль фиксируется непосредственно на бумаге, необходимо было решить еще другой вопрос, именно: как она фиксируется? Оставляет ли мысль какой-нибудь след на бумаге подобно звуку на граммофонной пластинке или мысль, как таковая, переходит на бумагу в виде психической энергии? Я склонился ко второму предположению, которое стоит в тесной связи с моим представлением о сущности психической энергии: я предположил, что психическая энергия, выделяясь из мозга одного лица в момент мышления, может перейти в бумагу, сохраняться в ней, быть перенесенной вместе с ней в другое место и, при соприкосновении бумаги с рукой другого лица, устремляться к этому последнему и вызывать в его мозгу определенные представления; иными словами, к уже известным нам свойствам психической энергии я прибавил еще новое  −  способность переходить в бумагу и сохраняться в ней. Но это надо было доказать, т. е. надо было доказать, что в «запечатленной» бумаге, действительно, содержится психическая энергия, как таковая.

Сделать это было не трудно. Так как психическая энергия обладает свойством легко проходить по металлическому проводнику, то я должен был получить правильные ответы на задачи и в том случае, если не дам Лидии в руку самую бумажку, а приложу последнюю к концу проволоки, которую держит в руке Лидия: психическая энергия должна будет из бумажки («запечатленной») перейти в проволоку и пробежать по ней к Лидии, вызвав затем знакомую уже нам психическую реакцию. Такого рода опыты я и не замедлил поставить, расположив их следующим образом.

В одной комнате сидела Лидия и держала правую руку, как всегда, на планшетке, в левой же сжимала обнаженный от изоляции и навернутый на карандаш конец обыкновенной изолированной проволоки; проволока была протянута через замочную скважину закрытой двери в другую комнату, где я прикладывал к другому концу, также обнаженному от изоляции и навернутому на карандаш, пустой «запечатленный» листок (в конверте или без него), который был взят мною у посторонних лиц и приготовлен уже известным нам образом; за движением руки следила и буквы записывала теперь опять сестра Лидии  −  мой неутомимый ассистент. Вот результаты некоторых опытов.

 

Опыт 24. Ответ на 1-й пустой листок через проволоку: «Вода... на берегу деревья... вдали много домиков... будто отражаются в воде... лодка видна... синие горы...»

Задача-открытка в точности соответствовала этому описанию.

 

Опыт 25. Ответ на 2-й пустой листок через проволоку: «Светло-зеленое поле... там вдали будто темный лес зеленеет... какое-то готической строение... горы... облака...»

Задача-открытка изображала: зеленое поле с яркими полевыми цветами; желтеющие полосы зрелого хлеба, тут же косарь с какой-то женщиной; на заднем плане много темно-лиственных деревьев, а среди них два-три домика и немецкая церковь с готическим остроконечным шпилем; еще дальше синеватые горы и облачное небо.

 

Опыт 26. Ответ на 3-й пустой листок через проволоку: «Темнота... вода... большие здания... огоньки... будто лодка... темный тон...»

Задача-открытка вполне соответствует описанию.

 

Опыт 27. Ответ на 4-й пустой листок через проволоку: «Ночь... большие каменные глыбы... будто развалины... красный свет... как будто огненный язык... кругом люди... красный свет играет на их лицах... они сидят...»

Задача-открытка изображает: пустыню в Египте; полуразрушенные стены древних построек; много каменных глыб; ночь и звездное небо; вокруг костра расположился караван  −  арабы с верблюдами.

 

Если в ком-либо до сих пор еще могло оставаться сомнение насчет неподдельности наблюдавшихся мною явлений, то только что приведенные опыты должны уничтожить последние следы этих сомнений; если Лидия может давать правильные ответы на задачи, не видя даже самой пустой бумажки, а лишь прикасаясь к концу проволоки, к которой приложена в другой комнате бумажка, то уже никаких других толкований быть не может, кроме одного: психическая энергия, выделяющаяся из мозга одного лица в момент мышления, может переходить в бумагу, сохраняться в ней, переноситься на ней в другое место и, переходя вновь к другому лицу, вызывать в мозгу последнего соответственные представления. Это положение я считаю теперь уже доказанным.

Интересно по этому поводу указать, что оккультисты признают существование особой способности у некоторых медиумов  −  так наз. психометрии. Последняя заключается, по словам оккультистов, в том, что некоторые медиумы, коснувшись руками какого-либо предмета, который раньше находился в руках другого лица, могут сообщить массу верных подробностей о жизни и характере последнего. «Оккультисты заявляют,  −  говорит французский автор Maurecy,  −  что впечатления и образы могут регистрироваться на предметах, которые были их свидетелями; так что, например, посредством какой-либо безделушки сенситив (медиум) может обнаружить прошедшие сцены, в которых владелец безделушки играл известную роль».[47] В последнее время во французской и американской прессе особенно часто появляются сообщения о случаях удачных «психометрических» откровений. Приводя некоторые из этих случаев и относясь к ним с большим скептицизмом, проф. Grasset для объяснения удачных «откровений» считает, по-видимому, вполне достаточной гипотезу случайных совпадений. Скептицизм Grasset, конечно, весьма уместен, ибо почти все сообщаемые случаи «психометрических» откровений носят характер отдельных случайных наблюдений, в которых весьма трудно установить точность, так как они произведены без всяких предосторожностей для исключения обмана и ошибок. Что же касается гипотезы случайных совпадений там, где точность наблюдения установлена и всякая мистификация исключена, то об этом вряд ли приходится серьезно говорить: ведь, нельзя же объяснять только совпадением те случаи, когда «психометр», взяв в руки клочок бумаги, описывает такие характерные интимные подробности, которые никому, кроме владельца этого клочка бумаги, известными, быть не могли.[48]

Я думаю, что после приведенных мною чисто экспериментальных наблюдений, к постановке которых я пришел совершенно независимо от оккультистов и даже не имея еще понятия о существовании у последних какой-то «психометрии»[49] − после этих наблюдений, думаю я, всякий скептицизм, поскольку, конечно, он не вытекает из недоверия к самому автору, должен исчезнуть, и каждый вдумчивый читатель должен смело признать то, что логически следует из фактов − именно, что мысль может непосредственно фиксироваться на бумаге.

Помимо всех до сих пор сообщенных мною опытов, я проделал еще много подобных, но приводить их в своей работе нахожу совершенно лишним: я пока поставил своей задачей установить общие положения и не вдаваться в детальный психологический анализ; для установления же общих положений совершенно достаточны приведенные опыты, которые должны быть убедительны не своей массой, а индивидуальностью каждой задачи-картины и характерностью ответов-описаний. Кого же не убедили приведенные опыты, тому никакая подавляющая статистика не поможет: невозможно вколачивать людям в голову то, чего их мозг не переваривает.

Однако, приводя до сих пор только удачные опыты, я не могу и не должен умолчать о неудачных: последние также весьма ценны для исследователя, ибо они дают возможность выяснить многие мелкие вопросы и те условия, которые благоприятствуют или мешают опытам. Под неудачными опытами я разумею такие, при которых либо ничего не писалось (т. е. рука совсем не двигалась); либо писалась картина, совершенно несоответствующая задаче; либо  −  картина смешанная, т. е. содержавшая в себе элементы задачи и посторонние элементы; либо, наконец, писалась какая-либо «отсебятина». О некоторых таких случаях я уже выше говорил; в общем же, из анализа всех своих неудачных опытов я пришел к следующим выводам-правилам для успеха опытов.

Во 1-х, огромную роль играет настроение и самочувствие медиума Лидии: если у неё состояние подавленное, т. е. нижнее сознание чем-либо заполнено, тогда лучше не приступать к опытам, ибо ничего писаться не будет или какая-либо «отсебятина» на тему о переживаемом.

Во 2-х, дающий задачу (т. е. «запечатлевающий» на листке бумаги какую-либо картину путем созерцания её  −  назовем его созерцателем) должен всегда брать чистый листок, не бывший еще ни в чьих руках (лучше всего из средины пачки почтовой бумаги); иначе на том листке может оказаться фиксированная кем-либо непроизвольно психическая энергия, которая вызовет совершенно другие представления, чем задуманные.

В  3-х, созерцатель должен заранее выбрать какую-либо картину и в момент созерцания уже не думать о другой, помня, что даже мимолетная мысль о другой картине может запечатлеться иногда сильнее, чем созерцаемая, и записаться; поэтому лучше созерцать картину не долго (достаточно одной минуты) и в таком помещении, где перед глазами нет других картин. Тотчас же по окончании созерцания надо прятать листок в заранее приготовленный психически чистый конверт.

В  4-х , листок для опыта надо доставать из пачки уже в тот момент, когда приступаете к созерцанию, и держать его во время созерцания перед собою в руке: в последнем случае, как оказалось, психическая энергия легче всего переходит в бумагу; но она может попадать на бумагу и через воздух, хотя гораздо медленнее и хуже.

Наконец, в  5-х , надо всегда перед началом каждого созерцания отводить случайно накопившуюся психическую энергию в землю, прикасаясь для этого на несколько мгновений к какому-либо металлическому проводнику.

Когда я выяснил все эти условия и принимал соответствующие предосторожности, то всякие неожиданности в моих опытах почти исчезли: либо ничего не писалось, либо писался правильный ответ на задачу. Сюрпризы же встречались лишь тогда, когда я в качестве созерцателя привлекал новое лицо, которое не умело сразу принять к сведению всех предосторожностей и делало промахи, в которых после само сознавалось. 

Вот, например, мною были два раза взяты задачи  −  пустые листки  −  у прив.-доц. А. Н. Бернштейна, заведующего психологической лабораторией при психиатрической клинике Московского университета. Первый раз ответы (на три задачи) получились неудачные, т. е. они содержали в себе рядом с элементами задач еще посторонние элементы; когда я сообщил эти ответы д-ру Бернштейну, то он сознался мне в том, что во время созерцания картин-задач ему не удавалось сосредоточиться на них, и посторонние представления все время мешали ему; поэтому, он и сам опасался, что опыты не удадутся. Так оно и случилось: ответы оказались такими же смешанными, как и его представления во время созерцания. После того, д-р Б. прислал мне еще три задачи  −  пустые листки, приготовленные уже со всеми предосторожностями, на которые я указывал. Результаты получились следующие.

 

Опыт 28. Ответ на первый пустой листок от д-ра Бернштейна: «кажется, там поле... вьется дорожка... несколько деревьев стоит... даль голубая... там, среди зелени будто живое что-то... а там будто лес зеленеет далеко».

Задача-картина изображала: поле, стога сена, телега; на первом плане три женщины; направо в глубине домики, а за ними  −  темнеет лес.

 

Опыт 29. Ответ на второй пустой листок от д-р а Б.: «гладкая поверхность воды... на берегу будто дома разбросаны... кое-где окруженные деревьями... на воде, кажется, покачивается лодка».

Задача-картина изображала морской берег; вдали лодка, в воде стоят люди; на берегу в отдалении какое- то строение, окруженное жидкой зеленью.

Наконец, опыт с третьим листком от д-ра Бернштейна  −  самый интересный.

 

Опыт 30. Ответ на третий пустой листок от д-ра Б.: «будто много воды... может быть целое море... большие серые горы цепью тянутся... легкий парус вдали... а тут будто целый городок... у подножия гор будто темная зелень, которая поднимается вверх».

Задачей было воспроизведенное представление о каком-то зимнем пейзаже  −  иными словами, описание совершенно не соответствовало задаче.

 

Имея уже в этом отношении опыт и зная, чем обусловливается подобное несоответствие, я с уверенностью заявил д-ру Б., что, когда он запечатлевал свою картину о зимнем пейзаже, либо перед его глазами в комнате случайно находилась картина, подобная описанной в ответе, либо он случайно думал о такой картине; «отсебятины» же в данном случае я не допускал − во 1-х, потому, что полученный ответ был цельным, связным и вполне определенным и, во 2-х, потому, что Лидия В. во время решения этих задач была в благоприятном для опытов состоянии. Для меня было ясно, что причина такого ответа лежала не в ней, а в субъекте опыта, т. е. д-ре Б.

Что же оказалось? Б. сообщил мне, что он, действительно, хотел сначала запечатлеть другую картину  −  именно вид на Воробьевы горы с Москва-реки; при этом он довольно долго обдумывал, с какой стороны лучше всего представить себе эту картину  −  с гор на берег или с берега на горы; затрудняясь в выборе позиции, Б. отказался от этой задачи и решил запечатлеть картину зимнего пейзажа, который недавно видел. Остановившись на последнем решении, он перешел из зала, где обдумывал тему, в кабинет и здесь, взяв в руки заранее приготовленный чистый листок, представлял себе в течение 2 -3 минут зимний пейзаж. Между тем, несмотря да это, передалась картина Воробьевых гор, о которых он перед тем усиленно думал: кто бывал на Воробьевых горах около Москвы, тот признает, что вышеприведенное описание-ответ довольно точно рисует вид на Воробьевы горы с противоположного берега Москва-реки.[50]

Как же это произошло? С моей точки зрения очень просто: когда д-р Б. обдумывал картину Воробьевых гор, в его мозгу развивалась психофизическая энергия, которая постепенно покидала мозг и скоплялась на поверхности тела (рук); лишь только он затем взял листок в руки, энергия перешла в бумагу и осталась в ней. Картина, о которой он думал вслед за первой, почему-либо слабо возбуждала нижнее сознание; возникшая энергия не могла в силу этого достигнуть достаточного напряжения, чтобы выйти из мозга и перейти в бумагу раньше, чем опыт был прекращен.[51] В результате, первая картина передалась, а вторая  −  нет. Замечу тут же, что я тогда еще не применял отведения энергии перед опытом в землю и потому этого указания д-ру Б. не сделал.

Разбирая теперь ответы на первые два листка, мы видим, что они, как и в других моих опытах, дали главным образом общее описание картины-задачи, подробности же передались не вполне и слабо; но во всяком случае общее сходство описания с картиной-задачей бросается каждому в глаза. Что же касается последнего опыта, то он так характерен и так демонстративен, что, кажется, нельзя было бы придумать более убедительного доказательства правильности всей моей теории и вытекающих из неё выводов.

Прежде чем подводить итоги своим опытам, я хотел бы еще ответить на один вопрос, который, вероятно, не раз уже возникал у читателя при чтении моего исследования, именно: почему при мысленной передаче зрительных представлений главным образом передаются общие части картины, а детали, занимающие иногда весь первый план на картине, плохо или совсем не передаются? Чем объяснить подобное явление? Дать на этот вопрос вполне безошибочный и научно обоснованный ответ при настоящем состоянии наших знаний не представляется, конечно, возможным; но некоторые гипотетические соображения я нахожу все-таки нужным высказать.

Именно: когда мы глядим на какую-либо картину, то наше внимание прежде всего привлекают невольно те детали, которые являются наиболее крупными и имеют вполне определенные очертания; чтобы охватить эти делали ясно и точно, наши глаза должны хорошо аккомодировать  −  иными словами, требуется значительная работа внутренних глазных мышц. Чем отчетливее и определеннее изображен какой-либо предмет, тем он требует больше работы со стороны упомянутых мышц; развивающаяся при первом впечатлении от предмета энергия затрачивается почти всецело на сокращение тех мышц, которые в данном случае работают, и потому совершенно не выделяется; вследствие этого и не передаются или плохо передаются те части картины, которые требуют особенной аккомодационной работы глаз. Наоборот, те части картины, которые не имеют резко определенных линий контуров и производят лишь общее впечатление (небо, вода, облака, поле, зелень и др.), должны с вышеизложенной точки зрения передаваться: ведь, созерцание неба, воды, облаков, зелени и проч. почти не требует тонкой аккомодации глаз; развивающаяся при созерцании подобных частей картины энергия почти не затрачивается, свободно выделяется и вызывает соответствующие образы в мозгу другого лица. Таким образом, характер передачи зрительных представлений обусловливается с моей точки зрения действием закона сохранения энергии, подтверждая значение последнего и для явлений психического порядка.

В заключение считаю необходимым сообщить о результатах опытов, поставленных мною еще над двумя девицами, которые обладали способностью к графическому автоматизму. В одном случае я имел дело с барышней, которая увлекалась спиритизмом и сама фигурировала на спиритических сеансах в качестве медиума; опыты с нею дали мне вполне благоприятные результаты, подтвердив все основные положения, выработанные на основании опытов с Лидией. Совершенно обратные результаты получил я в опытах с другой девицей; хотя и она обладала ясно выраженной способностью к автоматическому письму, но содержание последнего по большей части не имело ничего общего с моими мыслями: барышня излагала в своем автоматическом письме лишь то, что находилось или могло находиться в её собственном нижнем сознании. Иными словами, эта барышня не в состоянии была служить перципиентом, а способность к графическому автоматизму у неё являлась лишь истерическим симптомом в смысле частичной диссоциации элементов сознания.

По этому поводу считаю необходимым еще раз подчеркнуть разницу между медиумизмом и истерией вообще и между содержанием автоматического письма при том и другом состоянии в частности. Дело в том, что графический автоматизм при истерии является, как это я указывал в 4-ой главе, выражением частичной диссоциации определенных комплексов сознания; последнее обстоятельство обусловливает возможность проявления во вне содержания того или иного комплекса независимо от всего остального сознания; но это содержание не находится ни в каком непосредственном отношении к содержанию чужого сознания и образуется лишь из впечатлений, приходящих или пришедших извне через посредство собственных внешних органов чувств. Иными словами, наличность графического автоматизма при истерии не указывает вовсе на способность данного субъекта быть медиумом в моем смысле, т. е. перципиентом. Для последнего необходимо обладать, по-видимому, еще другими особенностями, в силу которых кожа или какие-либо иные элементы тела данного лица становятся проницаемыми для психической энергии другого лица, и таким образом сознание первого подпадает под непосредственное влияние сознания второго, становясь иногда даже эхом последнего. Каковы эти особенности, мы в настоящее время не знаем, но знание это может и должно быть добыто путем настойчивого и добросовестного изучения всех форм и проявлений медиумизма.

 

* * *

 

Подводя теперь итоги всем своим опытам, я могу формулировать выводы свои в следующих положениях:

1. Мышление сопровождается выделением особой лучистой энергии.

2. Эта лучистая энергия обладает психическими и физическими свойствами, а потому должна быть названа психофизической энергией.

3. Психическия свойства этой энергии заключаются в том, что, попадая в мозг другого лица, она обусловливает появление в нем точно таких же представлений, которыми сопровождалось её возникновение в мозгу первого лица.

4. Физическия свойства психофизической энергии заключаются в том, что она может:

а) свободно проходить в теле человека из мозга к конечностям и обратно;

b) скопляться на поверхности или конечностях тела;

c) проходить через воздух с задержкой;

d) проходить через непрозрачную перегородку (дверь) с значительной задержкой;

e) свободно пробегать по медной проволоке;

f) переходить на бумагу, сохраняться в ней и быть переносимой таким образом куда угодно. (Примечание. Относительно того, как долго психофизическая энергия может сохраняться в бумаге, сейчас определенного ответа дать нельзя, но некоторые данные (ответы на задачи, пролежавшие несколько недель) указывают на то, что при благоприятных условиях психофизическая энергия можешь сохраняться в 6умаге довольно долго).

g) при соприкосновении тела, «заряженного» психофизической энергией (живой организм, «запечатленная» бумага, металлический проводник) с телом «незаряженным» (или слабо «заряженным»)  −  психофизическая энергия устремляется из первого в последнее.

5. Местом возникновения и восприятия психофизической энергии, по-видимому, является нижнее сознание, в котором происходит также и психическая реакция, выражающаяся с внешней стороны в автоматическом письме.

6. Для проникновения психофизической энергии в мозг другого лица последнее должно обладать какими-то особенными свойствами, в силу которых тело его становится проницаемым для рассматриваемой энергии.

 

VII. Гипотеза психических излучений и опыты автора.

 

Сведя в предыдущем все явления передачи мыслей и ясновидения к влиянию психофизической энергии и установив многие свойства этой последней, я намерен теперь приступить к выяснению самой сущности психофизической энергии, т.е. к физическому определению последней и отысканию её аналога в мире физическом. Но сперва нахожу необходимым несколько коснуться истории вопроса о лучистой энергии живого организма вообще и мозга в частности.

Идеё о том, что человеческое тело вообще и нервная система в частности испускает какие-то специфические лучи, которые действуют на других людей, очень стара: она ведет свое начало, вероятно, от того времени, когда впервые стали наблюдаться случаи непроизвольной передачи мыслей, а ум человеческий стал искать естественного объяснения этого явления. Гипотеза специфического лучеиспускания человеческого организма в качестве естественного объяснения всякого рода оккультных явлений так проста и так настойчиво навязывается каждому, кто к такому объяснения стремится, что она, несмотря на торжественное ауто-да-фе, которому ее несколько раз предавали ученые комиссии в разных странах, через короткое время вновь выплывала на свет Божий.

Надо, впрочем, признать, что победа над упомянутой гипотезой доставалась её противникам довольно легко, ибо гипотеза эта покоилась всегда на шаткой почве случайных наблюдений отдельных лиц; а теоретическое обоснование её сводилось к тому, что некоторым особенно чувствительным лицам − так наз. сенситивам − удавалось видеть в темноте лучеиспускание человеческого тела, которое в силу этого представлялось им светящимся.

Что касается сущности и свойств гипотетической лучистой энергии организма, то мнения различных авторов на этот счет расходились. Знаменитый Месмер  −  отец гипнотизма  −  утверждал, что человеческий организм источает особого рода флюид, обладающий магнетическими свойствами и названный им поэтому «животным магнетизмом»; по мнению Месмера, руки и глаза некоторых лиц могут посредством флюидической энергии животного магнетизма оказывать физическое воздействие на других лиц. Шум в обществе, подняты в 1779 году учением и лечением Месмера, был так велик, что Парижская Академия Наук нашла нужным для исследования вопроса нарядить в 1784 г. специальную комиссию, отзыв которой оказался, однако, совершенно неблагоприятным для учения Месмера; этот отзыв в виду большого авторитета названной комиссии (в состав её входили между прочим Франклин и Лавуазье) произвел на французское общество такое впечатление, что магнетический флюид попал после того в один разряд с философским камнем.

Несмотря на то, вопрос об излучениях человеческого тела неоднократно после Месмера всплывал на поверхность науки и привлекал внимание отдельных исследователей. Из них больше всех известен ученый химик барон Рейхенбах, сочинения которого в свое время (именно  −  во второй половине XIX столетия) привлекли всеобщее внимание и пользовались большим успехом. Этот автор назвал ту энергию, которая, по его словам, излучается человеческим телом и которую в темноте могли видеть его "сенситивы", od'ом и утверждал, что человеческое тело биполярно, т. е. что правая и левая половины тела источают энергию с противоположным знаком, относительно природы одической энергии Рейхенбах учил, что она занимает середину между магнетизмом, электричеством и теплотой, но не может быт приравнена ни к одной из них.

Неутомимая пропаганда Рейхенбахом своих идей в целом ряде сочинений привела, однако, лишь к тому, что он, несмотря на свои серьезные научные заслуги в области химии, прослыл безнадежным чудаком. Насколько эта слава была им заслужена, мы решать не беремся, но отметим лишь, что четверть века спустя, в эпоху всеобщего увлечения спиритизмом, французский врач A.Chevillard опубликовал работу, в которой пытался объяснить сущность спиритических явлений, исходя из гипотезы животного флюида.[52] По мнению этого автора, вся поверхность тела людей находится в некотором напряжении и подобно наэлектризованному телу испускает из себя какую-то невесомую материю, именуемую им нервным флюидом.

Любопытно отметить также, что проф. Менделеев                 − этот беспощадный противник спиритизма, затративший на борьбу с спиритическими суевериями массу труда и энергии  −  следующим образом отзывается о гипотезе Chevillard'а: "Эта гипотеза,  −  говорит он, − на мой взгляд не заключает в себе ничего невозможного и, будь опыты, ее утверждающие, несомненны, их принял бы каждый натуралист".[53] Вспомним еще по этому поводу, что Вил. Крукс  −  знаменитый английский физик, доказывавший еще 30 лет тому назад невероятное тогда и общепризнанное теперь существование четвертого «лучистого состояния материи»  −  признавал также, на основании произведенных им наблюдений над спиритическими явлениями, существование особой «психической силы».

Наконец, остается еще упомянуть, что в новейшее время, т. е. спустя полвека после Рейхенбаха, идеи последнего вновь возродились и нашли себе горячих сторонников в лице нескольких французских исследователей − особенно De-Rochas, которые произвели ряд соответственных наблюдений и пришли к почти одинаковым с Рейхенбахом заключениям. Но и этих авторов в наше время постигает участь их немецкого предшественника; официальная наука с ними не считается, а филистеры над ними издеваются.

И это неизбежно: филистеры всех типов и рангов всегда будут издеваться над тем, что не несет на себе штемпеля официального признания; а наука никогда не может и не должна признавать того, что не может быть доказано объективным методом или объективизацией результатов, полученных субъективным методом.[54]

Сознавая это, некоторые авторы пытались изобрести приборы, которые давали бы возможность объективно констатировать специфические излучения животного тела, а особенно излучения психические; результатом этих попыток явился ряд так наз. биометров  −  каковы приборы: Lucas, Fortin, Baraduc и др. Принцип всех этих биометров сводится к легкой стрелке, которая находится под стеклянным колпаком и которая при приближении пальца притягивается или отталкивается. Упомянутые авторы и их последователи полагали, что такого рода опыты с биометрами доказывают существование специфических излучений тела и даже психических лучей; но заключение это было не совсем основательно. Дело в том, что при постановке опытов со своими биометрами авторы их не сумели исключить влияние на прибор тепла и электричества собственного организма: на стрелку биометра могли оказывать действие, как это доказала критика, электрические и тепловые явления, связанные с физико-химическими процессами жизни, и даже атмосферные влияния; а при таких условиях движения стрелки биометра отнюдь не могут, конечно, служить основанием гипотезы специфических излучений нашего тела.

В 1904 г. Paul Joire сообщил в заседании парижского «Общества гипнологии и психологии» результаты своих опытов, произведенных посредством нового биометра, который был конструирован самим Joire'ом и назван им стенометром.[55] Последний состоит в главной своей части из тонкой соломенной или аллюминиевой стрелки, подвешенной на тоненькой шелковинке или покоящейся, подобно коромыслу весов, на стеклянной подставке. Joire полагает, что посредством этого аппарата ему удалось доказать, что «существует особая сила, которая исходит от живого организма, возникает главным образом под влиянием нервной системы и передается на расстоянии».

Влияние этой силы проявлялось на расстоянии в том,, что стрелка стенометра поворачивалась всегда к руке экспериментатора, а в редких случаях отталкивалась от неё; при этом опыты обставлялись так, чтобы исключить возможное влияние всякой другой силы  −  тепла, света, электричества и звука (сотрясение воздуха). Так как при исключении всех этих , сил стрелка стенометра все-таки поворачивалась одним концом своим к протянутой руке экспериментатора, то Joire и пришел к заключению, что действующая в данном случае сила есть специфическая энергия живого организма, возникающая в нервной системе.

Мало того, этот автор констатировал еще следующее: «если кто-либо поместится перед этим аппаратом, приблизительно в 60 сантиметрах от стеклянного колпака и, не протягивая своей руки, станет фиксировать взором клочок ваты (укрепленный на острие стрелки), то можно заметить, что стрелка, каково бы ни было её первоначальное положение, поворачивается и устанавливается перпендикулярно к наблюдателю, точно клочок ваты притягивается последним».

Читатели, конечно, понимает, что такие опыты, если бы они оказались точными, действительно доказали бы, как хочет Joire, существование особой энергии живого человека, которая возникает в нервной системе (или мозгу), выделяется из организма и проявляет свою силу на расстоянии. Чтобы убедиться в этом, я счел необходимым поставить ряд контрольных опытов со стенометром[56], но, к сожалению, полученные результаты оказались неблагоприятными: по моим наблюдениям, произведенным в психологической лаборатории при психиатрической клинике Московскаго университета, самые ничтожные тепловые влияния в состоянии были поворачивать стрелку, так что я решительно не в состоянии был исключить влияние тепла моего собственного тела на движение стрелки.

Это легко понять из следующего. Joire утверждает что, окружая свой стенометр толстым слоем ваты, он настолько изолировал его от влияния внешней теплоты, что приближение куска раскаленного железа не производило ни малейшего эффекта на стрелку; между тем, приближение при этих условиях руки поворачивало стрелку. Я проделал такие же опыты, но, вместо раскаленного железа, приближал к окруженному толстым слоем ваты стенометру сосуд с тепловатой водой; оказалось, что, несмотря на весьма толстый слой ваты, стрелка стенометра неизменно поворачивалась к сосуду с теплой водой; удвоенный и даже утроенный слой ваты все таки не в состоянии был защитить стенометра от влияния теплой воды.

Мне кажется, что при таких условиях довольно трудно исключить влияние на стрелку теплоты тела экспериментатора, а в таком случае и нельзя этим путем доказать существование особой лучистой «энергии живого тела, исходящей из нервной системы».

Впрочем, я не хочу выносить окончательного заключения и сообщаю лишь свои впечатления.

Что же касается разногласия между наблюдениями Joire’а и моими над влиянием теплоты на стрелку стенометра, то, быть может, причина этого заключается в том, что я экспериментировал с влажной теплотой (вода), а Joire с сухой (раскаленное железо). По крайней мере, такое именно предположение высказывает по поводу результатов собственных опытов французский автор Jounet, который произвел в 1905 г. такие же наблюдения, как и я. «Свеча,  −  говорит он,  −  будучи помещена против стрелки стенометра, имела, действительно, едва заметное влияние, тогда как рука поворачивала к себе (стрелку) на 20 градусов. Но кусок железа или пламя свечи  −  это теплота сухая. Я спросил себя, не оказывает ли на прибор более сильное действие теплота влажная, которая более соответствует теплоте живого существа. Опыт подтвердил эту мысль: при приближении к стенометру сосуда с теплой водой стрелка повернулась на 20 градусов».[57]

Итак, опыты Joire’а пока не дали таких результатов, которые бы не оставляли места сомнению в существовании особой нервной энергии, исходящей из живого организма и проявляющей свое действие на расстоянии; мы и после этих опытов по-прежнему стоим перед задачей найти способ для объективного констатирования искомых излучений человеческого тела. И в поисках этого способа мысль невольно обращается туда, где в настоящее время сосредоточено внимание всего научного мира и где человеческой мысли открылись совершенно новые горизонты; я говорю о радиоактивных исследованиях.

Открытие в недавнее время радия и целого ряда других радиоактивных тел произвело, как известно, огромный переворот в наших взглядах на материю и пробило в старом миросозерцании роковую брешь, через которую быстрым и свежим потоком ворвались идеи, казавшиеся незадолго перед тем нелепыми. В связи с этим, вопрос об особой лучистой энергии человеческого организма вновь выплывает на поверхность и стремится стать твердою ногою на научную почву; но на этот раз метод для констатирования искомых излучений заимствуется у той отрасли физики, которая занята новейшими изысканиями над лучистой энергией.

Я имею в виду исследования французского физика R. Blondlot. Последний, производя наблюдения над лучами, получающимися от Круксовой трубки, заметил, что некоторая часть этих лучей, в противоположность Рентгеновским, обладает способностью отражаться и преломляться; иcследуя ближе эту группу лучей, названный ученый открыл в них целый ряд других свойств, которыми означенные лучи отличаются от рентгеновских; эти новые лучи Blondlot назвал N-лучами. Будучи сами по себе темными  N-лучи обладают свойством усиливать слабый свет; так, напр., экран, покрытый тонким слоем слабо фосфоресцирующего сернистого кальция, под действием лучей Blondlot усиливает свою фосфоресценцию; благодаря этому обстоятельству такой экран может служить для обнаружения N-лучей, и им пользовался Blondlot при своих исследованиях.

Однако, судьба этого открытия была довольно печальна: в то время, как целый ряд французских авторов, проделав контрольные опыты, подтвердили и дополнили наблюдения Blondlot, немецкие и английские исследователи пришли к отрицательным заключениям. Больше всех потрудился над опровержением новых лучей английский физик Wood, который побывал в лаборатории у Blondlot и утверждает, что совершенно не видел тех явлений на экране, которые ему хотел демонстрировать французский коллега.

Надо заметить, что метод Blondlot, действительно, в значительной степени субъективен: для того, чтобы увидеть на слабо-фосфоресцирующем экране те слабые изменена в свечении, которые происходят под влиянием N-лучей, необходимо обладать довольно тонкими зрительными ощущениями; неудивительно поэтому, что лица, такими ощущениями не обладающие, совершенно не улавливают тех изменений на экране, которые для других вполне ясны.

Если таким образом метод наблюдений нужно признать субъективным, то этого отнюдь еще недостаточно, чтобы выносить категорически-отрицательныя заключения по поводу рассматриваемых лучей. Вот почему отрицание немецкими и английскими авторами существования тех лучей, которые были открыты Blondlot и констатированы целым рядом французских авто ров, представляется мне весьма рискованным. И остается одинаково пожалеть как о том, что до сих пор не удалось констатировать новооткрытые лучи более объективным путем, так равно и о том, что солидные исследователи так неосновательно выносят свои отрицательные заключения. Наука должна быть одинаково осторожна как в своих утверждениях, так и в отрицаниях.

Как бы там ни было, исследования темных лучей посредством фосфоресцирующего экрана привели французского физиолога Aug. Charpentier к открытию, что животное тело  −  главным образом, нервная и мышечная ткань  −  также испускает темные лучи, вызывающие световой эффект на слабо светящемся экране. В виду последнего свойства − влияния на экран − Charpentier причислил открытые им лучи к разряду N-лучей, однако, это было несколько поспешно.

Дело в том, что лучи Charpentier во многом отличаются от лучей Blondlot; так, напр., последние поглощаются водой и оловом, между тем как первые свободно проходят через эти тела, но задерживаются аллюминиевой пластинкой в 0,5 мм толщины. Надо поэтому думать, что природа сравниваемых лучей несколько различна и отождествлять их на основании одного лишь свойства  −  влияния на экран  −  не приходится, так как этим же свойством обладает целый ряд различных темных лучей, каковы: лучи тепловые, инфракрасные, лучи радия и всех вообще радиоактивных веществ. В виду этих соображений, я предпочитаю говорить о лучах Charpentier как о самостоятельных, оставляя в стороне вопрос об их физической природе и об отношении их к подвергнутым сомнению лучам Blondlot.

Из своих наблюдений над лучами животного тела Charpentier выяснил, что особенной энергией лучеиспускания отличается нервная ткань, причем центральный орган  −  мозг  −  оказался самым сильным источником этих лучей. Дальнейшие наблюдения названного исследователя и других (Andre Broca, Zimmern, Jean Becquerel и др.) обнаружили, что при возбуждении нервных центров лучеиспускание их усиливалось[58] и что исходящие из нервных центров лучи имеют наклонность распространяться преимущественно вдоль спинного мозга и нервов как центробежно, так и центростремительно.[59]

Самыми ценными для нас являются наблюдения Charpentier над влиянием умственной работы (мысли) на фосфоресцирующий экран. Для этих наблюдений упомянутый автор помещал экран перед лбом исследуемого субъекта, преимущественно слева. «Субъект этот, − говорит проф. Bordier, излагающий наблюдения Charpentier’а, − переходит последовательно в два различных психических состояния: в одном состоянии  он старается по-возможности ослабить свое внимание и ни о чем не думать; в другом состоянии  −  он выполняет какую-либо умственную работу: считает, размышляет, мысленно развивает ряд необычных идей. И вот, в первом случае свечение экрана уменьшается, а во втором  −  увеличивается: разница, хотя и слабая, очевидна и тем яснее выражена, чем лучше субъект в состоянии осуществить указанные условия умственного покоя и деятельности... Эти же явления могут быть наблюдаемы самим (мыслящим) субъектом, который в состоянии таким образом видеть процесс своего мышления на экране».[60]

Таким образом, наблюдения Charpentier обнаружили существование каких-то темных лучей, исходящих из мозга в момент мышления и вызывающих световой эффект на экране. Что касается природы этих лучей, то интересно отметить, что они, по наблюдениям их автора, отличаются от лучей мышечной ткани; так, напр., последние свободно проходят даже через толстую алюминиевую пластинку, а первые задерживаются ею уже при толщине в 0,5 мм.

В общем же лучи нервно-мозгового происхождения более всех других физиологических лучей Charpentier отличаются по своим физическим свойствам от описанных Blondlot’ом лучей; а потому отождествление их, как это сделал первый автор, на основании одного лишь совсем не характерного признака влияния на фосфоресцирующий экран представляется мне совершенно неправильным. Наоборот, пока природа лучей мозгового происхождения нам неизвестна и пока они отличаются от других лучей некоторыми особенными физическими свойствами, мы должны выделить их в особую группу, дав им определенное название.

Если мы назовем их мозговыми лучами, то дадим вполне подходящее определение, которое укажет лишь на происхождение этих лучей, не решая вопрос о их сущности. Этими мозговыми лучами мы теперь и займемся.

 

* * *

 

Еще в 1904 году, когда я производил опыты над Софьей Штаркер, меня заинтересовали наблюдения Charpentier, в которых я надеялся найти научный фундамент для теории психических лучеиспусканий и объяснения передачи мыслей; в то время мне совершенно не были известны наблюдения этого автора над влиянием мышления на экран, и я независимо от французского ученого проделал ряд аналогичных наблюдений.

В виду значительной важности последних для решения того вопроса, который является темой настоящего исследования, я нахожу необходимым привести их здесь; тем более, что мои наблюдения устраняют те возражения, которые возможно по поводу наблюдений Charpentier − именно, что световые явления на экране являются результатом самовнушения наблюдателя и потому не могут служить безупречным доказательством в пользу существования мозговых лучей. В моих опытах, как читатель это увидит, возможность самовнушения совершенно исключается перекрестными наблюдениями, которые, объективизируя полученные субъективным методом результаты, устраняют вышеприведенное возражение.

Для своих исследований в этом направлении я приготовил себе круглый картонный экран с диаметром в 12 см.; сернистый кальций был предварительно смешан с равным количеством даммароваго лака и затем намазан тонким слоем (в 1/2 мм.) на экран; лак, засыхая, хорошо фиксирует на экране сернистый кальций. Таким образом приготовленный экран, будучи выставлен на рассеянный солнечный свет только на одну секунду, в состоянии после того светиться в темноте в течение 8-10 минут. Исследования производились мною, разумеется, в темной комнате.

Итак, держа в руке экран, обращенный фосфоресцирующей стороной ко мне, я помещался перед головою исследуемого лица, заставляя последнего думать какое-либо слово, т.е. повторять его про себя, я следил за тем, какие изменения в этот момент происходят на экране. И вот что из этих исследований выяснилось.

Первоначально экран представляется равномерно светящимся, но, лишь только исследуемый субъект начинает по данному мною сигналу мыслить какое-либо слово или мысленно считать, как на экране замечается следующее: края экрана светлеют, а центральная часть остается по-прежнему слабо освещенной и, в силу контраста с посветлевшими краями, кажется как бы темным пятном на светлом фоне; лишь только исследуемый субъект по данному сигналу перестает мыслить, края экрана опять темнеют, и весь экран тотчас же принимает равномерный световой оттенок. Ширина светлеющего края бывает иногда больше, иногда меньше, но центральная часть экрана всегда остается одинаково слабо светящейся и во время мышления представляется подвижным темным облаком на посветлевшем фоне.

Сначала я недоумевал по поводу того, что центральная часть экрана не светлеет, но вскоре разъяснил себе это явление: дело в том, что способностью к перцепции слабого света и слабых колебаний света обладает только периферия нашей сетчатки, центральная же часть ретины не воспринимает слабых колебаний слабого света; в силу этого, незначительное посветление экрана ощущается только на периферии сетчатки и проецируется нами на края экрана; между тем центральная часть экрана, соответствующая месту центрального зрения, которое не ощущает слабых колебаний света, остается одинаково слабо светящейся и потому представляется как бы темным облаком на светлом фоне. Так как наше глазное яблоко, а вместе с ним и сетчатка, во все время наблюдений слегка колеблются, то в силу этого и центральное пятно на экране все время колеблется, то приближаясь к краю, то отходя от него; вот почему при наблюдении экрана в момент мышления прежде всего бросается в глаза появление подвижного темного облака на светлом фоне, и вся картина производит такое впечатление, будто центральная часть экрана в момент мышления темнеет; в действительности это обусловливается тем, что периферия светлеет.

Итак, многочисленные наблюдения над разными лицами давали мне постоянно один и тот же результат: посветление экрана во время мышления и потемнение его по прекращении мышления. Опасаясь однако, что поддаюсь в данном случае невольному самовнушению, я произвел ряд перекрестных наблюдений, которые состояли в следующем, исследуемый субъект должен был сам выбирать момент, когда ему угодно думать или не думать, а я, глядя на экран, должен был определять, думает ли в это время исследуемый, и указывать ему точно моменты, когда он начинает и когда кончает думать. Полученные результаты убедили меня в том, что самовнушения здесь не было: во всех контрольных опытах я на основании наблюдаемых на экране явлений всегда точно определял, когда исследуемый по своему желанию начинал и кончал думать; при этом начало я обыкновенно указывал на одну-две секунды позже, а конец почти моментально. Таким образом, перекрестные наблюдения дали мне в руки средство постоянно проверять себя, и этим средством я пользовался во всех дальнейших наблюдениях, чтобы избегнуть ошибки.

Констатировав самый факт усиленного лучеиспускания мозга в моменты мышления, я приступил затем к исследованию способов распространения лучей, исходящих из мозга (мозговых лучей). Из этих исследований выяснилось следующее. Когда я клал экран на руку или на ногу исследуемого, то в момент мышления последнего экран также начинал усиленно светиться; при чем свечение экрана в данном случае было гораздо рельефнее, чем в том, когда он находился перед головой исследуемого: очевидно, в 1-м случае мозговые лучи сохраняют больше энергии и действуют интенсивнее, чем во втором.

Далее, я мог констатировать следующее: на каком бы расстоянии от исследуемого в той же комнате я ни находился и какое бы положение ни занимал исследуемый, т.е. стоял он, сидел или лежал − экран неизменно светлел, лишь только тот начинал думать; но при этом можно было все-таки заметить, что эффект на экране бывал тем слабее, чем дальше я находился от исследуемого. Когда последний находился в другой от меня комнате и дверь между нами была плотно закрыта, то также можно было констатировать посветление на экране в тот момент, когда исследуемый в другой комнате начинал мыслить; при чем опять-таки эффект был тем слабее, чем больше было расстояние между мною и исследуемым. Контрольные опыты и здесь убедили меня, что наблюдения мои не были результатом самовнушения.

Наконец, когда исследуемый находился в третьей от меня комнате и обе двери между нами были плотно закрыты, то мышление исследуемого не вызывало никакого эффекта на экране. Если же в последнем случае я протягивал через замочные скважины обеих дверей медную проволоку, один конец которой держал в руках исследуемый, а к другому я подносил экран, то на последнем появлялся обычный эффект во время мышления исследуемого лица. Посредством вышеописанных контрольных опытов я и в данном случае мог убедиться, что не поддаюсь самовнушению: мне удавалось всегда точно определять (посредством условленного сигнала) моменты, когда исследуемый в 3-ей комнате начинал и кончал думать.

Любопытно, что во всех вышеприведенных случаях разговор, т.е. произнесенная мысль, не вызывает эффекта на экране − иными словами не сопровождается исхождением мозговых лучей: когда я заставлял исследуемого попеременно то думать какое-либо слово, то произносить его вслух − то в 1-м случае экран светлел, а во 2-м принимал первоначальный световой оттенок. Это явление находит себе, с моей точки зрения, вполне удовлетворительное объяснение в действии закона сохранения энергии, именно: когда мы про износим слово вслух, то развивающаяся в наших центрах речи энергия затрачивается на возбуждение титанических сокращений мышц языка и рта; когда же слова только мыслятся нами, то развивающаяся энергия, оставаясь свободной, усиленно выделяется в виде мозговых лучей.

Здесь, следовательно, мы наблюдаем влияние закона сохранения энергии в применении к исследуемым нами мозговым лучам − подобно тому, как выше во влиянии этого мирового закона на психофизическую энергию мы видели причину особенностей в характере передачи зрительных представлений (стушевывание деталей)

Подводя теперь итоги всем произведенным мною посредством экрана наблюдениям и принимая во внимание аналогичные наблюдения Charpentier, мы вправе сказать, что мышление, действительно, сопровождается испусканием мозговых лучей и что последние обладают следующими свойствами:

а) свободно проходят в теле человека от мозга к конечностям и обратно,

в) почти свободно проходят через воздух,

с) свободно пробегают по медному проводнику,

б) с поглощением проходят через непрозрачную среду (дверь).

В заключение я позволю себе дать несколько практических указаний тем, кто пожелает проверить мои наблюдения.

1) Сернистый кальций должен светиться в темноте фиолетовым светом.

2) Прежде чем приступить к исследованию с экраном, наблюдатель должен некоторое время побыть в темноте для того, чтобы глаз отдохнул и в состоянии был перципировать ничтожные световые колебания; равным образом и во время исследования надо время от времени давать глазам отдыхать в темноте − иначе в глазах начинает так мелькать, что трудно уже уловить происходящие на экране изменения.

3) Для того, чтобы можно было хорошо наблюдать на экране эффект от мышления, есть известное optimum свечения, которое обусловливается, вероятно, свойством нашего глаза: слишком сильное, как и слишком слабое свечение экрана не дает возможности нашему глазу улавливать происходящие в зависимости от мышления колебания света. Это optimum наступает по моим наблюдениям тогда, когда экран, вначале сильно светящийся, поволакивается легким облачком или туманом: на таком слегка затуманенном экране явления выступают рельефнее всего. Этим экраном можно пользоваться в течение 8-10 минут, а затем он настолько темнеет, что на нем нельзя уже ничего разобрать; тогда приходится вновь зарядить экран солнечным светом, для чего достаточно выставить его на 1 секунду на рассеянный свет.

4) Во время исследования наблюдатель должен ни о чем не думать, ибо его мысль вызывает также вышеописанный эффект на экране, а вследствие этого нарушается правильное чередование и, следовательно, наблюдение явлений, обусловливаемых мышлением исследуемого лица. В начале исследования наблюдатель обыкновенно выжидает момент, когда экран примет равномерный световой оттенок; но часто случается, что экран никак не приходит в световое равновесие, и на нем упорно держится подвижное центральное пятно. По моим наблюдениям, это объясняется тем, что либо сам наблюдатель, либо исследуемый непроизвольно думает о чем-либо; в таких случаях необходимо подавить в себе всякую мысль и внушить также исследуемому ни о чем не думать (лучше всего дремать); лишь только это условие соблюдено, центральное пятно тотчас же исчезает, и экран приходит в световое равновесие.

5) Исследуемый субъект должен приучиться к тому, чтобы произвольно или по сигналу наблюдателя сразу начинать и сразу же кончать мыслить; легче всего это удается тогда, когда исследуемый мыслит одно какое-либо слово или считает.

 

VIII. Психофизическая энергия: мозговые лучи и психофизическая эманация.

 

Итак, полученные в предыдущей главе результаты, хотя они и добыты субъективным методом, не оставляют (в виду перекрестных наблюдений) сомнения в том, что мышление сопровождается испусканием мозговых лучей, которые усиливают свечение фосфоресцирующего экрана и обладают определенными физическими свойствами.

Если мы теперь сравним упомянутые свойства мозговых лучей с физическими свойствами психофизической энергии, установленными нами на основании явлений передачи мыслей, то нам сразу бросается в глаза масса общих свойств или, вернее, мы замечаем, что все свойства мозговых лучей входят в состав физических свойств психофизической энергии. В виду такого совпадения невольно возникает предположение, что мозговые лучи тождественны с психофизической энергией, т.е. что они обладают также психическими свойствами и что они именно являются передатчиками мыслей, обусловливая появление в мозгу перципиента соответственных образов.

Однако, некоторые соображения не позволяют делать такого вывода. Дело в том, что мозговые лучи, как это мы видели, быстро и легко проявляют световой эффект на экране − даже тогда, когда наблюдатель находится в другой комнате от исследуемого при закрытой двери; следовательно, мозговые лучи на сравнительно большом расстоянии в воздухе не теряют своей силы. Между тем, передача мыслей на расстояние (даже самое короткое) совершается очень медленно и весьма несовершенно − во всяком случае гораздо хуже, чем при непосредственном или посредственном соприкосновении, как это можно видеть из опытов над Софьей Штаркер и над Лидией В. Если бы мозговым лучам, проявляющим свой эффект на экране, принадлежали психические свойства в указанном выше смысле, то передача мыслей на расстояние должна была бы совершаться также успешно, как и вызывание светового эффекта на экране.

Ясно, что мозговые лучи психическими свойствами не обладают или, по крайней мере, обладают ими в гораздо более слабой степени, чем та психофизическая энергия, которая возникает в мозгу в момент мышления и свойства которой были установлены нами раньше на основании анализа условий передачи мыслей, иными словами, мозговые лучи, по-видимому, не вполне тождественны с психофизической энергией.

Но в каком же отношении они друг к другу находятся?

Если мы обратим внимание на то, что все свойства мозговых лучей входят в состав физических свойств психофизической энергии, то мы вправе сделать допущение, что первые являются составною частью второй, т.е., иначе говоря, что психофизическая энергия − сложного состава и что одной её составной частью являются мозговые лучи. При этом, если принять во внимание сравнительно свободное прохождение мозговых лучей через воздух и даже через дверь на значительное расстояние, то мы вправе сказать, что упомянутые лучи обладают, по-видимому, большою проникательною способностью. Наоборот, медленная и несовершенная передача мыслей на расстояние через воздух дает основание думать, что психофизическая энергия, проходя через воздух, теряет некоторую составную часть свою, обладающую преимущественно психическими свойствами; эта психически активная часть − назовем ее психическим элементом  −  обладает, по-видимому, весьма слабою проникательною способностью, в силу чего она и задерживается в воздухе.

Таким образом, мы приходим к представлению, что психофизическая энергия, развивающаяся в мозгу в момент мышления, состоит из двух частей: 1) мозговых лучей, которые обладают большою проникательною способностью и могут быть обнаружены посредством фосфоресцирующаго экрана и 2) психическаго элемента, который обладает весьма слабою проникательною способностью и может быть обнаружен и исследован посредством медиума-перципиента. Фосфоресцирующий экран можно назвать физическим реактивом для определения мозговых лучей, а медиумическое лицо − психическим реактивом для определения психического элемента.

Обращаясь к этому последнему, мы должны констатировать еще, что психическая часть психофизической энергии, поскольку она проявляется в передаче мыслей, обладает в физическом отношении помимо слабой проникательной способности еще целым рядом других свойств: она скопляется на поверхности и конечностях тела; проходит по проволоке; может переходить в бумагу и сохраняется в ней довольно долго; наконец, может переходить из тела «заряженного» ею в тело «незаряженное». Совокупность всех этих свойств указывает на то, что психический элемент психофизической энергии в значительной степени материален или, если можно так выразиться, физичен; поэтому правильнее называть его не психическим, а психофизическим элементом. Этот последний с нашей точки зрения и является, так сказать, физическим субстратом мысли, её носителем и возбудителем.

Итак, сложная психофизическая энергия, возникающая в мозгу в момент мышления, состоит из мозговых лучей, которые могут быть исследованы посредством «физического реактива» (фосфоресцирующаго экрана), и из психофизического элемента, физического субстрата мысли, который может быть исследован посредством «психического реактива» (медиумического лица).

Но что такое «психофизический элемент», этот физический субстрат мысли? Чем он является по своей физической сущности? Имеет ли он своего аналога в мире чисто физическом? Не оторвались мы вообще в своих выводах от почвы научной действительности?

За разрешением этих вопросов обратимся к физике и, главным образом, к тому отделу её, который нас здесь особенно должен интересовать − именно к отделу, трактующему о лучистой энергии и о веществах, самостоятельно испускающих темные лучи, т.е. радиоактивных веществах. Новейшие успехи физики в этой области настолько общеизвестны, что мы можем здесь ограничиться лишь кратким изложением основных, твердо установленных фактов, знакомство с которыми необходимо для понимания дальнейшего.

Исследования над радием и другими радиоактивными веществами, т.е. веществами, самостоятельно испускающими невидимые лучи, обнаружили, что лучи эти состоят из трех групп − альфа-, бетта- и гамма-лучей; каждая группа отличается друг от друга в отношении преломляемости, проникательной способности и отклонения в электромагнитном поле. Если на различные вещества падают или проходят сквозь них все три вида лучей, то, смотря по природе этих веществ, появляются различного рода явления, которые в особенности ярко обнаруживаются при употреблении солей радия. Невозможно совершенно отделить лучи одного рода от других и исследовать отдельно произведенные ими явления; но удается посредством поглощающих пластинок задерживать малопроницаемые лучи, напр., альфа-лучи или их вместе с частью бетта- лучей или заставлять проходить только гамма- лучи. Явления, развиваемые радиоактивными веществами, разделяются на световые, химические, электрические, механические, тепловые и физиологические. Световые явления заключаются в фосфоресценции и флуоресценции и вызываются преимущественно действием альфа- и бетта-лучей; некоторые тела начинают светиться сильнее под влиянием альфа-лучей, другие − под влиянием бетта-лучей.

Кроме того, целый ряд фактов указывает на то, что альфа- и бетта-лучи значительно отличаются по своей природе от гамма-лучей; в то время, как последние, представляя собою по всем признакам род электромагнитных волн, обладают соответственными свойствами и вполне заслуживают название «лучей», нельзя того же сказать относительно первых: альфа- и бетта-лучи могут быть названы лучами лишь в переносном смысле, ибо они в действительности состоят из мельчайших частиц − так наз. электронов, которые огромными массами и с неимоверной скоростью выбрасываются радиоактивной материей; альфа- и бетта-лучи суть собственно не лучи, а, так сказать, потоки обладающих огромной скоростью электронов − тех мельчайших единиц, из которых, согласно новейшим представлениям, построены все материальные атомы.

Помимо альфа- и бетта- и гамма-лучей радиоактивные материи постоянно отдают от себя часть своего вещества в другой форме − именно в форме радиоактивной эманации, которая была открыта Рутерфордом. Этот автор указал, что торий постоянно испускает медленно распространяющиеся частицы, действие которых приближается к действию альфа- и бетта-лучей; это и есть радиоактивная эманация, обладающая всеми свойствами радиоактивной субстанции и высылающая в свою очередь новые массы электронов.

По всем признакам, эманация состоит из тех же самых частиц − электронов, из которых состоят альфа- и бетта-лучи; но частицы, которые образуют эманацию, отличаются от тех, из которых состоят альфа- и бетта-лучи в том отношении, что первые (т.е. частицы эманации) подобно молекулам газа медленно диффундируют в окружающее пространство, в то время как вторые (т.е. лучи) выкидываются с огромной скоростью. В действительности, эманация есть газ, который смешивается с окружающим газом и может быть перенесен вместе с ним из одного места в другое.

Эманация легко проникает сквозь очень малые отверстия и узкие щели, через которые обычные газы проходят только весьма медленно. Она − радиоактивна только временно, т.е. её радиоактивность постоянно убывает. Это обусловливается тем, что эманация оказывается телом очень неустойчивым: она более или менее быстро распадается и дает начало новому (уже твердому) телу, которое, в виде невидимой для глаза субстанции, осаждается на окружающих предметах и называется активным осадком. Так как этот осадок, как показывает и его название «активный», также радиоактивен, то он делает временно активными и те тела, к которым пристает. Такое появление радиоактивности у тел, которые сами ею не обладают, называется наведенной или индуцированной радиоактивностью. Так как эманация в качестве газа легко пропитывает окружающие предметы, проникая в поры их и повсюду оставляя активный осадок, то все предметы, с которыми эманация приходит в соприкосновение, оказываются насквозь (поскольку позволяет их пористость) пропитанными активным осадком и, следовательно, насквозь радиоактивными. Эта наведенная радиоактивность постепенно убывает в зависимости от дальнейших превращений (распадений) активного осадка; убывание радиоактивности совершается закономерно и скорость его зависит от свойств той эманации, которая обусловила наведенную активность данного тела.

Таковы новейшие факты из области физики, с которыми я счел необходимым познакомить читателя, чтобы осветить ими свои последние выводы: приступим же теперь к этому освещению.

Мы видели, что мозг выделяет лучистую психофизическую энергию, т.е. что он принадлежит к разряду радиоактивных субстанций. На основании анализа психологических и психофизических опытов мы пришли к заключению, что психофизическая энергия состоит из мозговых лучей, обладающих большой проникательной способностью, и некоего «психофизического элемента» с весьма слабой проникательной способностью. Теперь мы из физики узнаем, что все вообще радиоактивные вещества выделяют энергию, которая также состоит из двух частей: из обладающих большой проникательной способностью лучей и из эманации, которая обладает весьма слабой проникательной способностью. Оставляя в стороне вопрос о природе мозговых лучей, которые, по-видимому, имеют много общего с альфа- и бетта-лучами всякой радиоактивной субстанции (большая проникательная способность, возбуждение фосфоресценции и др.), обратимся к другому компоненту − «психофизическому элементу», который нас главным образом интересует.

Сравнивая его с физической эманацией, мы находим у них массу общих свойств: оба они весьма слабо проникательны, медленно диффундируют через воздух, пристают к телам (психический элемент − к бумаге, в наших опытах) и, некоторым образом пропитывая их, делают их активными (бумага делается в наших опытах психически активной).

В виду этих общих свойств, которыми, правда, не исчерпываются все свойства физической эманации, я позволяю себе сделать тот вывод, что открытый и исследованный мною выше «психофизический элемент» есть не что иное, как эманация психофизической энергии. Совпадение физических свойств «психофизического элемента» со свойствами эманации любой радиоактивной субстанции так велико, что упомянутый вывод сам собою напрашивается; это совпадение тем более убедительно, что к указанным результатам я пришел совершенно с другой стороны и совершенно иными путями, чем физики.[61]

Однако, со стороны последних можно ожидать ряд возражений, на которые я нахожу нужным тут же ответить. Дело в том, что под «радиоактивностью» физики разумеют обыкновенно способность известных субстанций, каковы ураний, торий и радий, самостоятельно испускать особый род лучей, которые в состоянии: а) вызывать фосфоресценцию в некоторых кристаллических веществах, в) действовать на фотографическую пластинку и с) разряжать наэлектризованные тела путем ионизации газов; на основании этих главных свойств лучей радиоактивных субстанций и существует три метода для определения и измерения всякой радиоактивности, именно: метод фосфоресценции, метод фотографический и метод электрический. Следовательно, чтобы доказать радиоактивность мозга и психофизической эманации строго физическим путем, я должен был бы обнаружить действие первого и второй посредством трех упомянутых методов.

Что касается первого метода − фосфоресценции − то он уже применен нами выше и именно он привел нас к открытию мозговых лучей; правда, последние не вызывают, строго говоря, фосфоресценции, а лишь усиливают существующую уже фосфоресценцию, но это обстоятельство не меняет значения явления, указывая разве на относительно слабую физическую активность рассматриваемых лучей. И, быть может, эта слабая физическая активность мозговых лучей является также причиною того, что их не удается обнаруживать фотографическим методом; как известно, лучи Blondlot и Charpantier также не действуют на фотографическую пластинку. Впрочем, оба рассматриваемых метода − фосфоресценции и фотографии − вообще не признаются в физике особенно надежными и их применяют для исследования только тех субстанций, которые обладают очень интенсивною радиоактивностью, ибо при слабо активных субстанциях они часто дают отрицательный результат.

Для исследования же последних и вообще всякой радиоактивности самым надежным, самым чувствительным и самым точным является метод электрический, т.е. электроскопическое определение падения электрического заряда наэлектризованного тела под ионизирующим влиянием радиоактивной субстанции. Следовательно, чтобы строго-физическим путем доказать радиоактивную природу мозга и существование радиоактивной психофизической эманации я должен был бы для того и другого применить метод электрический.

Что касается мозга, то вряд ли вообще этим путем может быть что-либо доказано по отношению к мозгу живого человека, при иcследовании которого совершенно невозможно исключить ионизирующее влияние всех других моментов, связанных с физико-химическими процессами жизни. Но зато электроскопический метод вполне может быть применен для определения радиоактивной природы психофизической эманации: так как последняя по нашим данным, в состоянии сохраняться на бумаге, то, подвергнув такую психически активную бумагу электроскопическому исследованию, мы могли бы обнаружить и доказать чисто-физическим путем наличность в данной бумаге радиоактивной эманации или, вернее, активного осадка её. Кроме того можно попытаться открыть электроскопическим путем присутствие радиоактивной эманации в воздухе в тех случаях, когда мы имеем основания предполагать наличность психофизической эманации, напр., при скоплении людей в закрытых помещениях. Я и решил поставить ряд соответственных опытов и отправился с этой целью в ту лабораторию, из которой вышло открытие радия − в лабораторию Кюри в Париже.[62] Свои опыты там я повел в трех направлениях: во 1-х, иcследовал посредством электроскопа психически-активную («запечатленную») бумагу; во 2-х, поставил ряд опытов для непосредственного (в конденсаторах) определения активности воздуха в закрытых помещениях, где бывало много народу (я избрал для этого зрительный зал одного большого парижского синематографа, администрация которого любезно разрешила мне производить свои опыты даже во время сеансов); наконец, в 3-х, я определял активность воздуха в таких помещениях косвенным образом − посредством метода собирания активного осадка на проволоке, соединенной с отрицательным полюсом электрической машины или сильной батареи. Но, к сожалению, все мои опыты дали отрицательный результат, т.е. мне не удалось обнаружить радиоактивности «запечатленной» бумаги и не удалось констатировать в воздухе такой активности (вообще-то воздух всегда немного радиоактивен), которая зависела бы от скопления людей.

Однако, при оценке отрицательных результатов в данном случае необходимо учесть и ту обстановку, в которой мне приходилось работать. Дело в том, что лаборатория Кюри служит специально для работ над радием, торием и другими сильно радиоактивными телами; в силу постоянных манипуляций с этими телами, которые выделяют огромное количество эманации, не только помещения, но вся территория и воздух вокруг лаборатории буквально пропитаны (заражены) эманацией и её активными осадками; при таких условиях работать над исследованием слабоактивных тел невозможно − все кругом активно, платье на иcследователе становится активным и, что всего важнее, сами инструменты активируются, теряют свою чувствительность и поэтому становятся совершенно непригодными для определения или констатирования слабых степеней радиоактивности. Вот почему я скоро должен был убедиться, что выбор лаборатории для моих исследований оказался неудачным; для постановки такого рода опытов, как мои, нужно не идти в радиоактивные лаборатории, а как можно дальше от них держаться.[63] Что же касается опытов, произведенных мною вне лаборатории (в помещении синематографа), то они страдали тем недостатком, что мне приходилось все-таки пользоваться инструментами, взятыми из лаборатории Кюри и потому уже непригодными для обнаружения слабых степеней радиоактивности. Наконец, при оценке опытов с собиранием активного осадка на отрицательно наэлектризованной проволоке нужно принять во внимание отмеченное нами выше свойство психофизической эманации проходить по металлическому проводнику (если только я сделал правильный вывод из своих опытов); быть может, в силу этого ее и невозможно собирать на проволоке. Возможно также, что неудачу моих опытов нужно в значительной степени отнести на счет моей неопытности в такого рода исследованиях − другие более опытные экспериментаторы могут оказаться счастливее меня в этом отношении. По крайней мере, за это говорит то обстоятельство, что некоторые исследователи независимо от меня добились уже кое-каких положительных результатов в этом направлении. Так, Courtier во время опытов над Евс. Палладино в Institut General psychologique констатировал, что заряженный электроскоп при приближении руки медиума (без контакта) терял свой заряд, т.е., иными словами, что рука медиума подобно радиоактивным телам ионизирует окружающий воздух; правда, другие экспериментаторы, P. Curie и Langevin, прогоняя посредством анемометра окружавший медиума воздух через особую трубу и иcследуя там его действие на заряженный электроскоп, получили результаты отрицательные.[64] Но в общем, окончательного решения не было вынесено и решено было продолжать опыты в том же направлении; к сожалению, трагическая смерть помешала самому Curie детальнее исследовать этот вопрос, которым он, как известно, сильно интересовался.

После того д-р Ochorowicz вовремя своих поразительных опытов над m-elle Tomczyk между прочим также наблюдал разряжение электроскопа при приближении руки медиума и констатировал целый ряд аналогий между лучами радиоактивных тел и излучениями человеческого организма, поскольку ему удалось изучить последние на своем медиуме.[65]

Таким образом отдельные исследователи с разных сторон и независимо друг от друга начинают приходить к одинаковым результатам и постепенно приближаться к выяснению интересующего нас вопроса. Однако, нужно признать, что в настоящее время вопрос этот остается открытым и окончательное решение его на основании чисто-физических опытов принадлежит будущему.

Но если физики, стоя на чисто-физической почве» и отстаивая точность чисто-физических определений, могут при употреблении мною последних требовать от меня доказательств посредством чисто физических методов, то нельзя того же сказать о психологах и вообще всех тех, кто понимает, что важность открытия психофизической эманации заключается, главным образом, в признании её психических свойств: не то важно или не столько важно то, что в бумаге находится выделившаяся из организма эманация вообще, сколько то, что эта эманация − психофизическая, т.е. что она обладает психическими свойствами; а это обстоятельство доказывается и может быть доказано только психологическими и психофизическими опытами, но отнюдь не чисто физическими.

В самом деле, если мы даже самым точным физическим методом докажем, что в бумаге, над которой я продумал что-нибудь, содержится радиоактивная эманация и что перед тем в данной бумаге никакой эманации не было, вправе ли мы из этого заключить, что настоящая эманация выделилась из мозга и что это есть психофизическая эманация? Конечно, нет. Для того, чтобы констатированную физическими методами эманацию признать психофизической, мы должны доказать, что она обладает психическими свойствами, т.е. мы обязательно должны проделать те психологические опыты, которые послужили материалом для настоящего исследования; иными словами, для обнаружения и исследования психофизической эманации обязательно необходим психический реактив, а таким реактивом может быть только живой человек, обладающий способностью воспринимать исследуемую нами эманацию.

Итак, единственно решающими и убедительными в вопросе о существовании эманации психофизической энергии должны быть признаны опыты не физические, а психологические или психофизические. Вот почему я нахожу неправильным или вообще непоследовательным, когда выработанные мною на основании точных экспериментальных наблюдений положения о психофизической эманации называют гипотезой; нет, это не гипотеза, а открытый и объясненный мною факт подобно тому, как существование радиоактивных субстанций и радиоактивной эманации есть также не гипотеза, а факт; разница заключается лишь в методе исследования, но, повторяю, для открытия и исследовании психофизической эманации мыслимы только психофизические методы.

Однако, те, кто отстаивает точность физических определений, могут меня спросить: на каком же основании я толкую об эманации, если сам признаю, что физические исследования дали мне пока отрицательный результат? Не есть ли это в таком случае досужее фантазирование на физические темы?

Я отвечу на это следующим: существуют железные и для всех обязательные законы человеческой логики, которые при наличности определенных фактов делают неизбежными вытекающие из них выводы; эти железные законы логики служили на протяжении всей истории развития науки надежною путеводною нитью при отыскании истины; эти законы логики приводили уже не раз к величайшим открытиям, они помогли Ньютону открыть всемирное тяготение; они, воплотившись в математические формулы, помогли астрономам открывать на небе новые светила, которые недоступны самым могучим телескопам; они привели Крукса еще 30 лет тому назад к открытию четвертого, «лучистаго состояния материи», которое было встречено тогда всеобщим скептицизмом и которое в настоящее время есть общепризнанный факт.

На них, на эти железные законы логики я в своих выводах опираюсь и к ним в конечном итоге аппелирую. Я говорю: подробный анализ тщательно произведенных мною экспериментальных наблюдений психологического порядка логически приводит меня к обнаружению скрыто действующего начала в виде психофизической энергии, обладающей определенными психическими и физическими свойствами; дальнейший анализ также тщательно произведенных экспериментальных наблюдений психофизического ряда (с экраном) приводит меня в связи с предыдущим к открытию сложного характера рассматриваемой энергии и к дифференцированию её на мозговые лучи и психофизический элемент; наконец, сближение таким образом полученных результатов с новейшими данными физики обнаруживает поразительное совпадение свойств[66] психофизического элемента со свойствами радиоактивной эманации; после этого, в непримиримом конфликте с логикой очутится тот, кто не сделает единственно возможный при настоящем состоянии наших знаний вывод, именно: психический элемент есть не что иное, как психофизическая эманация. Вывод этот логически неизбежен и не принимать его могут только те, кто не считается либо с логикой, либо с фактами.

Однако, я не хочу вовсе сказать, что это − конечная стадия вопроса и что чисто физическое констатирование эманации в данном случае нам вовсе не нужно; наоборот, я глубоко убежден, что именно физические исследования в этой области на ряду с психологическими могут значительно двинуть дело вперед. Но я утверждаю, что факт существования описанной мною психофизической эманации не может в виду всего изложенного подлежать ни малейшему сомнению; факт этот стоит в виду данных опыта так прочно, что, если даже электроскопическое исследование, не обнаружило бы в «запечатлённой» бумаге никаких следов радиоактивной эманации, то это могло бы говорить только о недостаточной чувствительности или, может быть, непригодности современных электрометров в применении к особенно нежной психофизической эманации, но ни в коем случае не могло бы поколебать прочности самого факта существования названной эманации.[67]

И это еще вот почему. Оставляя даже в стороне всякий анализ и все теоретические соображения, возьмем основной факт сам по себе: пустая «запечатленная» бумажка передает целый ряд представлений (даже через проволоку) − следовательно, она содержит в себе какую-то энергию. Какая же это может быть энергия? Из всех известных нам форм энергии только одна есть такая, которая в состоянии переходить на посторонние предметы, сохраняться в них, быть переносимой в другое место и не терять при этом своей активности − это именно радиоактивная эманация; все другие известные нам формы энергии − электричество, теплота, магнетизм и проч. − такими инертными физическими свойствами не обладают; ясно, что исследуемая энергия может быть только эманацией и ничем иным. Вывод этот также ясен и неизбежен, как в школьном силлогизме: все люди − смертны, я − человек, следовательно, я − смертен. Прошу у читателя извинения за эти общие рассуждения, которые в виду упомянутых возражений я счел неизбежными.

Итак, эманация психофизической энергии − вот этот таинственный агент, который своим вмешательством вызывает целый ряд необъяснимых психических явлений, приводя в смущение одних и наводя благоговейный трепет на других; вот − этот таинственный агент, который создал целый ряд суеверий, начиная от средневековой веры в колдовство и кончая современным спиритизмом с его верой в «духов», общение с загробным миром и прочую дребедень; вот −  этот таинственный агент, который до сих пор ускользал от пытливого взора исследователя и вносил в то же время такой сумбур в наблюдение психологических явлений, что научная разработка последних была чрезвычайно затруднена − ведь, современную психологию, по справедливому признанию Джемса, нельзя даже считать наукой!

Открытие психофизической эманации дает возможность объяснить теперь целый ряд необъяснимых до сих пор, так называемых, «оккультных» явлений и в то же время вызывает ряд новых вопросов, разрешение которых должно составить ближайшую задачу дальнейших исследований.

К числу таких, стоящих теперь на очереди вопросов, относится, напр., вопрос о сложности психофизической эманации. Выше мы видели, что физики считают эманацию газом, состоящим из мельчайших частиц, медленно диффундирующих в окружающее пространство; но для нас уже теперь ясно, что частицы психофизической эманации должны быть сложного состава, или что сама эта эманация должна состоять из сложной комбинации мельчайших частиц: иначе мы не можем себе объяснить того обстоятельства, что эта осаждающаяся на бумаге и пропитывающая ее психофизическая эманация, переходя к другому лицу, вызывает в его мозгу целый ряд самых сложных образов и представлений. Надо, следовательно, допустить, что частицы психофизической эманации и её активного осадка состоят из сложной комбинации простейших психофизических элементов, которые мы могли бы назвать психофизическими атомами или, согласно новейшим воззрениям, психофизическими электронами.

Идя далее по этому пути, мы на основании тех сведений, которые черпаем у физиков о природе альфа- и бетта-лучей и об отношении последних к радиоактивной эманации, вправе высказать некоторые предположения о психических свойствах мозговых лучей. Именно. Выше мы оставили открытым вопрос о мозговых лучах, указав лишь на возможность их тождественности альфа- и бетта-лучами любой радиоактивной субстанции. Теперь мы вправе пойти дальше и сказать, что, если бы эта тождественность могла быть доказана тем или иным путем, то вопрос о психических свойствах мозговых лучей должен был бы быть решен в утвердительном смысле − и это по следующим соображениям.

Физические исследования над радиоактивностью доказывают, что альфа- и бетта-лучи состоят из тех же или таких же самых частиц-электронов, как и эманация, с тою лишь разницей, что потоки электронов в лучах обладают огромной скоростью, приближающейся к скорости света (т.е. около 300000 километров в секунду), тогда как электроны эманации обладают значительной инертностью и медленно диффундируют через воздух. Если это так, то и мозговые лучи должны состоять из тех же психофизических электронов, которые образуют психофизическую эманацию; а в таком случае и мозговые лучи должны обладать такими же психическими свойствами, как и упомянутая эманация, т.е. должны обусловливать появление в нашем мозгу определенных представлений и, следовательно, быть передатчиками мыслей.

Однако, экспериментальные наблюдения этому противоречат: мы видели, что мысли передаются через воздух сравнительно медленно и на незначительное расстояние. Из этого обстоятельства можно сделать два противоположных вывода: либо мозговые лучи не тождественны с альфа- и бетта-лучами и, следов., не состоят из психофизических электронов; либо они тождественны, но психофизические электроны мозговых лучей обладают почему-то слабою активностью в психическом отношении, а потому и передача мыслей на большие расстояния случается слишком редко для того, чтобы ее можно было экспериментально доказать.

Я лично склоняюсь к последнему предположению, по след. причине: ведь, для того, чтобы какое-нибудь − даже самое простое − представление передалось, необходима определенная комбинация целого ряда электронов, которые в этом комбинированном состоянии и в прочном сцеплении друг с другом должны покинуть мозг агента и в таком же виде войти в мозг перципиента; иными словами, необходима известная устойчивость той электронной комбинации или того электронного образования, которое является носителем определенных представлений.

Вполне понятно, что эта устойчивость более присуща медленно диффундирующей эманации электронов, чем выбрасываемым со скоростью света потокам электронов; вполне возможно, что в том стремительном водовороте электронов, с которым мы имеем дело в мозговых лучах, происходит разрушение или распадение тех электронных сцеплений и образований, которые являются носителями определенных представлений; вот почему, следовательно, психофизическая эманация может отличаться легко-доказуемыми психическими свойствами, а мозговые лучи этих свойств своих обнаруживать не могут.

Помимо только что изложенных теоретических соображений, существуют еще некоторые фактические указания, которые также не позволяют совершенно отрицать за мозговыми лучами психические свойства. Дело в том, что, если до сих пор и не удавалось производить экспериментальных наблюдений над передачей мыслей на большие расстояния, то нельзя все-таки совершенно игнорировать многократно сообщаемые −  и часто вполне заслуживающими доверия лицами − случаи непроизвольной телепатии, обнаруживающейся иногда на огромном расстоянии; быть может, в этих случаях мы имеем дело с тем редким стечением обстоятельств, когда мозговые лучи, несмотря на свою колоссальную скорость, сохраняют в устойчивом виде те комбинации и сцепления электронов, которые возникли в высылающем их мозгу.

Понятно, только тщательно организованные эксперименты могут правильно решить этот вопрос, практическая и теоретическая важность которого очевидна всякому.

 

* * *

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Заканчивая свою работу, я позволю себе указать на те общие выводы, которые можно сделать из факта существования и из свойств психофизической эманации.

Прежде всего, тот факт, что в моих опытах бумага, «запечатленная» лицами разного пола и возраста, неизменно передавала перципиенту задуманные представления, т.е. содержала в себе психофизическую эманацию, указывает на то, что мышление всякого лица неизменно сопровождается выделением названной эманации. Следовательно, надо полагать, что в хорошо населенных пунктах, крупных культурных центрах и вообще в местах большого скопления людей психофизическая эманация выделяется в таком огромном количестве, что она, вероятно, пропитывает собою всякую вещь и насыщает весь воздух.

Но вопрос о том, проникает ли постоянно эта эманация в наш мозг и влияет ли она на содержание наших текущих идей, приходится решать разно. Читатель помнит, что ряд опытов, поставленных мною над барышней, обладавшей графическим автоматизмом истерического характера, привел к заключению, что для проникновения психофизической энергии в мозг другого лица, последнее должно обладать какими-то свойствами, в силу которых тело его становится проницаемым для названной энергии; каковы эти свойства и какого они характера − анатомического или психофизиологического, это нам пока неизвестно. Вследствие этого мы и не в состоянии сейчас решить в окончательной форме вопрос о характере и степени влияния насыщающей воздух психофизической эманации на содержание нашего сознания.

Но во всяком случае, если не подлежит сомнению, что некоторые субъекты, так наз. медиумы-перципиенты − находятся постоянно под непосредственным, хотя подчас и неуловимым, влиянием психики окружающих и, так сказать, постоянно нивеллируются ими, теряя, быть может, свою индивидуальность, то мы имеем в вышеупомянутых опытах основание также думать, что «нормальные люди» защищены своими природными свойствами или особыми психофизиологическими приспособлениями от непосредственного влияния чужой психики; в силу этого они, будучи при обыкновенных условиях как бы окружены непроницаемой для посторонней психофизической эманации психической оболочкой, в состоянии сохранить свою психическую индивидуальность.[68]

Однако, многие факты указывают на то, что психофизическая эманация, играя по вышеизложенным соображениям незаметную роль в обыкновенных условиях жизни, приобретает огромное значение и влияние во всех массовых движениях: тогда, вероятно, упомянутые выше психофизиологические приспособления теряют свою защитительную силу, тело становится проницаемым для выделяющейся в огромном количестве и насыщающей воздух психофизической эманации и последняя, внедряясь беспрепятственно в сознание всех и каждого, превращается в настоящую психическую заразу в буквальном смысле этого слова.

Если мы при этом еще вспомним с одной стороны легкую и точную передачу всякого рода эмоций в наших опытах, а с другой − очень быстрое порабощение людской массы разными эмоциями и огромную силу последних в толпе при совершении ею действий, то должны будем придти к заключению, что психология толпы, законы подражания и все вообще загадочные явления массовой психики могут получить правильное освещение и толкование только с точки зрения непосредственного влияния эманации психофизической энергии.

С той же точки зрения образный и справедливый афоризм о том, что «идеи времени носятся в воздухе» приобретает глубокий и точный смысл: да, должны мы теперь сказать, идеи в буквальном смысле носятся в воздухе и носителями их являются частицы эманации психофизической энергии!